снимки… меня с Ивором… Ивор просто побагровел, я никогда не видела его в такой ярости… только на этой неделе.
Как я понял, нам одновременно пришла в голову мысль, что на этой неделе мы оба стали свидетелями того, как взбеленился ден Релган.
– Он знает, что вы здесь? – спросил я.
– Господи, нет! – Вид у нее был перепуганный. – Он не знает… он ненавидит наркотики… мы только об этом и скандалили… Джордж Миллес заставил меня написать этот список… сказал, что покажет снимки Джону, если я откажусь… я ненавидела Джорджа Миллеса… Но вы… вы же отдадите их мне, правда? Пожалуйста… пожалуйста… вы же должны понять… это же уничтожит и меня, и всех, кто замешан… Я заплачу вам… если вы отдадите его мне.
«Решающий момент», – подумал я.
– Что я должен… отдать вам? – спросил я.
– Да ту обертку от сигарет, конечно же. С записями.
– Да… почему же вы писали на сигаретной обертке?
– Я написала на обертке красным фломастером… Джордж Миллес велел мне написать список, и я сказала – ни за что, а он велел написать список красным фломастером на целлофановой сигаретной обертке, и что я могу после этого говорить, что это не я сделала, – кто воспримет всерьез какие-то каракули на обертке… – Внезапно она замолчала и с проснувшимся подозрением спросила: – Ведь она у вас, да? Джордж Миллес отдал ее вам… вместе со снимками… разве не так?
– Что вы написали… в этом списке?
– Господи! – сказала она. – У вас его нет! А я-то пришла… все вам рассказала… и все зря! У вас его нет… – Она резко встала. Бешенство стерло красоту с ее лица. – Ты, дерьмо! Жаль, что Ивор не пристрелил тебя. Надо было добить наверняка. Надеюсь, что тебе больно!
«Ну и надейся себе, – спокойно подумал я. Меня на удивление мало заботила Релганова расплата. Я поломал ему жизнь, он переломал мне кости. – В целом переживу, – подумал я. – Мои-то беды пройдут».
– Скажите спасибо, – сказал я.
Однако она была слишком взбешена тем, что ей пришлось все выдать. Она пролетела через холл в своих шелках и облаке духов и хлопнула дверью. Воздух после нее весь дрожал от ее бабской злости. «Хорошо хоть, – подумал я, – что весь мир не забит Данами ден Релган».
Клэр и Джереми высунулись из кухни.
– Чего ей было надо? – спросила Клэр.
– Того… чего у меня нет.
Они начали расспрашивать меня, что тут вообще произошло, но я ответил:
– Завтра… завтра расскажу.
И они отстали от меня. Клэр села возле меня на лестнице и провела пальцем по моему лбу.
– Худо тебе? – спросила она.
Я не хотел отвечать «да». Я просто спросил:
– Который час?
– Половина четвертого… четвертый час. – Она посмотрела на часы. – Двадцать минут четвертого.
– Перекусите, – сказал я, – вместе с Джереми.
– Тебе чего-нибудь принести?
– Нет.
Они разогрели суп и хлеб и подкрепились. «Единственный день, – проползла в голове глупая мысль, – который я провалялся на лестнице». Я чуял запах пыли в ковре. У меня болело все, болело без конца, все затекло, боль была мучительной, жгучей, но все же это было лучше тех приступов. «Скоро, – подумал я, – я просто не смогу не двигаться. Это знак, что все приходит в порядок…» Мне страшно необходимо было пойти в туалет.
Я сел, привалившись к стене.
Не так плохо. Не так плохо. Судорог нет.
Значительное улучшение в работе всех мышц. Память о былой силе уже не была такой отдаленной. Я подумал, что если попытаюсь, то встану.
Клэр и Джереми вынырнули из кухни и вопросительно воззрились на меня. Я безо всякой гордости принял их протянутые руки, чтобы опереться на них и выпрямиться.
Меня шатало, но я стоял.
И никаких судорог.
– И что теперь? – спросила Клэр.
– Пи-пи.
Они рассмеялись. Клэр пошла на кухню, Джереми взял меня под руку и повел через холл, пробормотав что-то насчет того, что надо бы смыть с пола подсохшую кровь.
– Не беспокойся, – сказал я.
