стакан противного горячего молока и проглотить таблетку горчайшего на вкус стрептоцида. Не без отчаянного сопротивления гортани с целью вернуть все в стакан, справляюсь с питьем серией малюсеньких глотков, из которых самый последний – самый мерзкий. Сестра в коридоре медлит с одеждой. Завидует. Ей сегодня одной сиротствовать за партой. Сочувствую. А все-таки хорошо болеть простудой на маминой постели! На минутку откидываюсь на подушки, проверяя рукой, все ли на месте.
Начинаю я всегда с китайских сказок, вернее, всегда с одной китайской сказки – про бедного сочинителя Ли, его друга белого аиста и горы сокровищ. В отчаянном порыве, словно я капитан пиратского брига, распахиваю книгу, и паруса страниц наполняются соленым ветром, и я плыву по волнам в поисках острова с горой сокровищ. Эти сокровища хитростью вначале достаются старшему брату, но к концу сказки нарисованный черной тушью белый аист сходит с ширмы и разруливает ситуацию в пользу младшего брата. Я долго рассматриваю гору сокровищ, отделяя взглядом тяжелые золотые цепи с медальонами от крупных драгоценных камней, которые, уже знаю, измеряются каратами. Высокие жемчужные кокошники сползают по склону. Тяжелый скатный жемчуг рассыпан у подножия горы. Хотя кокошникам разве место на страницах китайских сказок?
Подустав от блеска золота и камней, подтягиваю к себе Погорельского. Черная курица – министр? Волшебство и тайна. По ночам волшебные фигуры сходят не только с резных ширм, но и с обычных кроватей – к сервантам и тяжелым буфетам с открывающимися дверцами, навстречу лаковым китайским шкатулкам, как у мамы, облитым лунным перламутром. Да, попробовать ночью встать и – между пастушкой и трубочистом – в дверной проем, туда, откуда струится тусклый свет.
Интересно, что белый аист часто сходил с ширмы, чтобы не только разобраться в проблемах Поднебесной, но и просто навестить меня по дружбе. Он устраивался за моей спиной и внимательно наблюдал, как старательно я заштриховывала платье голого короля. Одобряя мое усердие, он тихонько, чтобы не мешать, постукивал клювом по моему плечу. Я любила срисовывать из книг полюбившихся мне персонажей. Покрасив сапоги Кота в сапогах в ровный коричневый цвет, шляпу – в зеленый, я советовалась с аистом, какую краску пускать на кроликов, которых Кот в сапогах крепко держал за длинные уши своими лапами в замшевых перчатках с отворотами. Что лучше: красить обоих кроликов розовым или одного оставить розовым, а другого – голубым? Подумав недолго, аист останавливался на том, чтобы сделать кроликов разноцветными. С министром проблем не было, он и так был заявлен в названии черным. Черная курица, голубая министерская лента и красный нос, он же клюв.
Как-то в один из рисовальных дней, не помню, болела я или нет, мне захотелось перенести к себе в альбом, а это все равно что пригласить в гости, андерсеновскую парочку, пастушку и трубочиста. Интересно, представляла я, как же все-таки они поднимаются по печной трубе на крышу? Протягивает ли трубочист пастушке руку или пропускает ее первую на перекладину? Он, конечно, слегка придерживает ее сзади за талию, ободряя и подталкивая чуть вперед на следующую ступеньку. Но если она поднимается первой, то ее пышное платье должно мешать трубочисту. Так как, конечно, я и была той самой пастушкой, то я все время оборачивалась – мне хотелось и не хотелось, чтобы оборки моей юбки щекотали трубочисту нос. В творчестве произошла заминка. Парочка так и не выбралась на крышу. На этот сюжет в альбоме появился рисунок одной остроугольной черепичной крыши с трубой, ярким месяцем и звездами. Пастушка и трубочист, не понимая, как им лучше устроиться на лестнице, застряли где-то на половине пути, где и остаются до сих пор.
Не припомню, в каком по счету альбоме по рисованию, но довольно скоро, за маленькой Европой, теснившейся на старинном прабабушкином комоде, возник новый континент, с цветущими кактусами, саваннами и прериями. Исидора Каварубио де Лос Льянос в синем бархатном фигаро, под цвет глаз, бросающая тонкое лассо, и всадник без головы. Белый аист с легким недоумением, осторожно переступая своими длинными ногами, обходил плантации огромных шляп сомбреро, как скопления грибов или черных солнц, заполнивших собой все страницы. «Ай, яй, яй, яй селита Линда...»
Но когда, вскоре после этого, я увидела на траве батистовый платок с вензелем герцогини де Шеврез, отпирающегося Арамиса в окружении смеющихся мушкетеров и осознала, что происходит и что меня ждет, белый аист, в отчаянии, закрыв глаза, громко захлопал крыльями, пятясь, спиной вошел в ширму, стал маленьким, седым, замер перламутровой каплей и больше никогда не приходил ко мне.
А я перестала рисовать. И теперь только читала – и долго не могла уснуть.
КАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ
Классная руководительница нашего пятого класса была удивительно необаятельной. Толстые стекла очков, грубые тяжелые ботинки и длинная шерстяная кофта цвета печной трубы составляли ее облик. С пронзительным клекотом, пробегая между рядами парт, она вцеплялась порой цепкой когтистой лапкой в плечо ученика, чтобы передохнуть. На следующий год ее сменила дама с еще более отталкивающей внешностью, с такой верхней губой, какая есть не у каждого верблюда. И водили они нас на экскурсии смотреть, как мне казалось, еще более безобразные вещи.
Тогда же я обзавелась синей общей тетрадью и решила записывать в нее все, что может мне пригодиться в дальнейшем, то есть самые разнообразные мысли по поводу моего места в жизни, философские рассуждения, а также впечатления о прекрасном. В синюю тетрадь уже были вписаны, для почина, две философские мысли, которые я почерпнула из радиопередач для взрослых: «Все течет, все изменяется» и «В одну и ту же реку нельзя войти дважды». Изречения древнегреческого философа Гераклита. По первому пункту – «все течет...» – у меня не было вопросов. После четверга – суббота. Воскресенье – не пятница. Что касается второго афоризма, то я пока не знала, как к нему подступиться, размышляя порой: а ну как войти еще раз? В общем, хотелось рассуждать в поисках своего места в жизни.
Нужны новые впечатления, решила я. И тут как раз наша классная руководительница, как обычно бывало в первых числах сентября, ознаменовала начало учебного года культурным мероприятием, на этот раз походом в музей Островского, того Островского, который написал «Как закалялась сталь». Она выстроила наш класс и повела нас, стуча высокими каблуками, через Первую Мещанскую улицу на переход, на остановку троллейбуса, чтобы ехать в центр на мемориальную квартиру писателя, отдавшего все свои силы и здоровье революции и Гражданской войне. В музее лекторша долго, со всеми подробностями, описывала недуг Николая Островского – и усыхание скелета, и полную неподвижность, и абсолютную слепоту. Сам вид его тщедушного, облаченного во френч тельца, откинувшегося на раскладушке, был столь ужасен, что затмил содержание его книги, которую он писал чужой рукой. Нет, такой судьбы я не хотела. И рассуждать здесь было не о чем.
На следующий год новая классная завела нас в большой музей с широким крыльцом. Строгая экскурсоводша остановила нашу группу перед полотном, на котором нарумяненная столетняя карга смотрелась на себя в зеркало. И суть рассказа заключалась в том, что это нам еще сполна предстоит. Напоследок нам предложили взглянуть на голого Давида в Греческом дворике. Я, конечно, для приличия посмотрела на его кудри и пращу с выражением, что мне все нипочем, так как рядом стояли мальчики. Они же не смотрели и на кудри, а исключительно в пол. В общем, записывать было нечего. Общая тетрадь с напоминанием «не входить в одну реку дважды» пролежала без записей целый год.
В седьмом классе всю первую четверть мы оставались без классного руководителя, и завуч к октябрьским праздникам повел нас на Выставку достижений народного хозяйства, в павильон угольной промышленности. На всякий случай я прихватила общую тетрадь с собой. В павильоне все было в макетах, таблицах, схемах и образцах отбойных молотков, все было по-настоящему, даже уголь. Я как-то сразу почувствовала там энергию, недаром уголь горит, и стала записывать за женщиной с указкой весь ее рассказ слово в слово. Через два часа у меня в общей тетради, на всех ее сорока восьми страницах, осели знания по добыче каменного угля. Теперь я знала, сколько нужно вагонеток, на каком уровне и какой пласт поднимать, какой маркировки требуется отбойный молоток и сколько выйдет на-гора при таких-то и таких-то параметрах. Наконец я была удовлетворена, это были настоящие знания, которые вполне могли пригодиться мне в жизни. Я как-то даже повзрослела и обратной дорогой, проходя по просторной выставочной территории, чуть ли не с отбойным молотком на плече, подумывала о том, не перейти ли мне на будущую
