осень в школу рабочей молодежи. Очевидно, что, если бы нас отправили в павильон скотоводства, я бы примеряла на себя коромысло и бидоны.
Но только недолго пребывала я в эйфории по поводу своего места в жизни. Пришлось признать тот факт, что в забой женщин не спускают, и нехотя стряхнуть угольную пыль с кос. Стала я оглядываться по сторонам в поисках чего-то схожего с забойной романтикой, с чем-то таким же суровым и нужным, чтобы моя сталь закалялась, чтобы я не только во второй раз в одну реку вошла, но и, отыскав брод, третий раз переправилась. И вспыхнули в сознании в ответ на мой душевный запрос две строчки из популярных песен: «Л-500 непростая линия» и «...о чем-то поет зеленое сердце тайги». Тут как раз на экраны подоспел фильм «Девчата». Приглянулся мне и бригадир лесорубов в исполнении популярного тогда актера Николая Рыбникова, и упрямая курносая Тоня – та, что, перелезая через толстые стволы лиственниц, носила бригаде в судках обеды. Выбрала я тайгу. И чтобы быть к ней ближе, записалась в ближайший турпоход с классом.
«Таежные» трудности не заставили себя ждать. Долго мы шли с тяжелыми рюкзаками от станции по какому-то неровному полю. Еда состояла из кусков холодной каши. Но самой таежной трудностью в том походе оказались комары. Расчесанная, в укусах, я сразу смекнула, что в тайге этих комаров будет намного больше, но мне и подмосковных лесов хватило. И кто нам только обещал увлекательный поход, с ориентацией на местности по компасу, со сбором ягод – черники и земляники? Нет, лучше я в школьном буфете буду есть наш вечный винегрет за семь копеек, без всякой черники, чем хлопать на себе комаров под земляничным соусом. Тайга отступала. Стала я поворачиваться на своем маяке в направлении норд. В холоде комары не живут. И как-то незаметно очутилась в Клондайке, на приисках, в чем мне много способствовал и член социалистической рабочей партии США товарищ Джек Лондон.
Страсти вокруг золота, вокруг самородков были не нашими, не советскими, но ведь золото можно было, используя тот же отбойный молоток, добывать и сдавать на пользу стране. Здесь было о чем поразмышлять, к тому же комаров на севере нет, а собаки с голубыми глазами и круглыми хвостами, верные друзья, у нарт вьются. Заманчиво. Как-то после уроков дома смотрела я на себя пристально в зеркало, что- то в себе изучала, что-то улучшала, ровняя портновскими ножницами челку, и вдруг меня осенило: а чего это я поеду по морозу за Полярный круг, лучше я туда мужа своего пошлю, будущего, разумеется. Тут я его разом и представила, в крепком суровом свитере а-ля Хемингуэй, и сразу у меня вся картинка выстроилась. И все встало на свои места. Муж, в парке, в свитере, на упряжках с веселыми лайками, летит по твердому насту, с проводником, местным каюром, а я ему письма пишу, тем более что мне нравится письма писать.
«Милый, дорогой, как ты там один, без меня, в морозные ночи, под холодными звездами, на снегу? Хватает ли вам провизии? Что вожак, не отморозил ли лапы? Пиши обо всем. Я заканчиваю тебе свитер вязать на смену...» Стоп, свитер здесь надо зачеркнуть. Вряд ли я его одолею с моим-то терпением. Лучше шарф предложить. Да... «Вот я довязываю для тебя, мой дорогой, шарф. У нас все хорошо. Комаров нет. Пиши же, не забывай». Можно еще что-нибудь засохшее в конверт вложить, цветок какой-нибудь летний, незабудку, например...
И так он у меня с тех пор все едет и едет по снегу на нартах, а я ему все письма пишу.
НОЖИ, КОВБОИ И КОРИДОР
В конце шестого класса я обнаружила у себя дар: запоминать тембр и интонацию, с какой говорит любой актер, будь то мужчина или женщина, и воспроизводить их. Дар подражательный. В том же классе он оказался и востребованным. Тогда же из-за отсутствия слуха, сюда можно добавить – и голоса, меня попросили из детской группы районного хора, где я пела вторым голосом. А ведь вначале взяли. Значит, все-таки какие-то зачатки голоса и слуха у меня были. Я обиделась на хор, который не допустил меня в актовом зале на концерте в честь чего-то петь «Куст ракиты над рекой». Что есть такое растение ракита, я и не подозревала, и на репетиции так и пела два слова вместе: «та, та, та, та, та... край родной, навек любимый... та, та, та, та, та, та, та кустракиты над рекой», в моем сознании это как-то сложилось в «кустраки» и потом почему-то «ты». Нестрашно, я в любом случае знала, что над рекой разместилось что-то полезное, хорошее, наше пионерское.
– Ну и ладно, – ухнула я про себя своим вторым голосом. – Обойдусь без спевок.
В общем, я прилично рассердилась на хор за то, что мне не дали распеться. В эту вынужденную паузу мое внимание переключилось на кинематограф, вернее, на один кинотеатр, с узким, не самым удобным для просмотров залом, но зато ближе всего к нашему дому: кинотеатр «Перекоп» в Грохольском переулке. К началу весны, когда в природе все оживает, на фасад «Перекопа» повесили афишу, информирующую всех проходящих мимо о том, что с ближайшего понедельника в кинотеатре начинается демонстрация двухсерийного американского фильма «Великолепная семерка».
Нашему шестому классу «Д» хватило двух первых сеансов, чтобы распознать на вкус, что это необыкновенный фильм, в котором на первые ряды зрителей по диагонали экрана, ноги в стремена, кольты за поясом, в фетровых шляпах, под энергичного Бернстайна, мчится семерка ковбоев выручать неуклюжих крестьян. И уже к среде, третьему учебному дню недели, в классах за партами не было ни одного из тех учеников, кто хотя бы один раз посмотрел «Великолепную семерку». Все они сидели в узком зале кинотеатра «Перекоп», проходя на сеанс через главные передние двери с билетом, если удавалось его купить в кассе или с рук, и – без билета через задние.
Каждый истинный кинозритель стремился довести цифру просмотра зарубежной ленты до астрономической. Лично я видела «Великолепную семерку» раз четырнадцать, но это была такая малость по сравнению с тем, что я слышала от других. Директор по очереди с завучем в девять часов утра отправлялись к кинотеатру «Перекоп» выуживать своих учащихся.
– Черкасов, Фадеев, – окликали они, как по списку, перед началом сеанса, – выйти из зала.
Девочек, правда, не выкликали. Но какая же я – девочка! Я – Крис, Вин и Бритт. Переводя взгляд с одного экранного пастуха на другого, я выбирала свою звезду. Лысый Юл Бриннер был чрезвычайно хорош, но он нравился всем. Идти за толпой я не могла. Обаятельный Вин, он же Стив МакКуин, с прищуром и улыбкой, но – блондин. Ковбой не мог быть блондином. Стив, извини. Я остановила свой выбор на долговязом Бритте, в исполнении Джеймса Коберна. И начала заниматься тем же, чем и он, то есть метать ножи. На весну и лето, на весь пастуший сезон, ножей в доме должно было хватить.
После первого же просмотра дилемма: дождавшись, когда все ушли из квартиры, я вывалила из плоского кухонного ящичка, где лежали столовые приборы, исключительно ножи и стала проверять их пальцем на предмет заточки. Острых столовых ножей я не обнаружила. Пришлось иметь дело с теми, которые оказались под рукой. Стянув с верхней полки гардероба шляпу отца, фетровую, к сожалению, с короткими полями, я стала усиленно гнуть и мять ее, стараясь придать ей, неказистой, форму истинных головных уборов. Затем, пройдя в наш длинный коридор, чем-то напоминающий смотровой зал кинотеатра «Перекоп», уже в шляпе, то есть войдя в роль, я выбрала себе нож, взяла его в руку точно тем же манером, каким его брал Бритт – лезвием к ладони, – и с расстояния, лихим броском от себя, швырнула прямо во входную дверь. Нож тупо стукнулся о дверь и упал на пол. Но упорства и упрямства мне не занимать. И если бы в фильме ковбои, перелетая на лошадях с крыши на крышу, одновременно доказывали теорему равнобедренного треугольника, я бы научилась делать то же самое.
Через две недели наша коридорная дверь на выход жестоко заболела оспой.
– Что это такое с нашей дверью? – как-то, приостановившись в коридоре, задумчиво спросила мама. – Откуда эти отметины?
– Это Наташка кидается ножами, – выдала меня моя сестра из детской.
Примет весны становилось все больше. А моя страсть, имея выход только в одном-единственном упражнении, все никак не хотела проходить. Я метала и метала ножи. Но теперь («терпение и труд все перетрут», как правильно записывали мы за учительницей на уроке русского языка) практически все ножи попадали в цель – вонзались в упругое дерево. Не потому, что они стали острее. А потому, что я научилась. Что ни бросок – попадание. Нож торчал в двери, пока я не подходила и с истинно ковбойской безмятежностью вынимала его, с тем чтобы засунуть в воображаемое голенище. Я швыряла ножи, даже не
