К ее изумлению, к шести никто не подошел. Не было никого и через пятнадцать минут, и через двадцать. Что такое? Ведь сегодня точно был четверг! День воинов!
Влада слышала, как Гвидон говорил своим бойцам:
Ни снег, ни дождь, ничего не может нам помешать собраться в четверг в восемнадцать ноль-ноль. Если заболел один человек – придут шесть. Заболели трое – придут четверо. Заболели пятеро – придет один.
– А если все заболеют?
– Я не болею никогда. Человеку, у которого есть цель в жизни, болеть некогда.
– Ну а если? Ну вдруг, например?
– То есть?
– Ну не заболеешь, а там…Ну если?
– Что за вопрос? Тогда, понятно, не придет никто.
Наконец, совсем запутанная, Влада вышла из-за елок и осмотрелась. Место перенесли? Нет, она об этом бы узнала. Неожиданно где-то вдалеке на лавочке она увидела знакомое лицо. Это был один из командиров бригады Рабочего района бригады – Купер. Только узнать его было очень трудно. Привычный дешевый бомбер, джинсы или камуфляж, отсутствовали. Он был одет, как обычный гопник – дешевый спортивный костюм, потрепанные кроссовки-«фестивалки», уродские солнечные очки как у шерифа. Влада подошла, он ее увидел, но не подал никакого знака.
– Сядь тихо сюда, – сквозь зубы прогудел Купер, – на самый край лавки.
Она села.
– Что-то случилось? Где Гвидон? Где все?
– Тихо!! Тихо говори! Все шхерятся. Я на всякий случай пришел.
– Где Сева?!
– Тихо! Забрали Гвидона.
Влада по-детски раскрыла рот. Купер, глядя мимо, продолжал:
– Я знаю, он тебе вообще ничего не рассказывал. Так что слушай. В общем, помнишь, девчонку изнасиловали на Ламповом? Цыгане?
– Ну так их же посадили, в газете писали!
– Ничего их не посадили. Тихо только говори. Слушай, – хотя в поле видимости никого не было, Купер говорил скрипящим шепотом, – цыгане эти скинулись всем кагалом и адвоката из Москвы наняли. Он только на суд приезжал, утром приехал, вечером, после суда уехал. Известный какой-то пидорас, он, по-моему, там террористов защищал или там еще кого-то, не знаю. Короче, дали им каждому по три года условно и прямо из зала суда освободили.
А девочка эта, Юля, ей же все переломали. И снаружи и внутри. Родители ее все продали из квартиры. В квартире только осталась койка, где она лежала, и счетчик. Они сами на полу спали, на ковриках. Все, короче, на лечение ушло. И они, в общем, сами пошли к цыганскому барону ихнему, мол, говорят, так и так, вы раз так, хоть денег нам дайте на лечение, даже говорят, на колени вставали, просили. А я откуда это знаю: нам Гвидон поручил им помогать. Мы там за продуктами им ходили, на даче все делали, вот. Сами бы и хоть хотели помочь, а хули: самим впору помогай, денег нет ни у кого. Так, в общем, по хозяйству им все делали и продукты давали. И за Юлей этой ухаживали.
Ну вот, просили они, а тот барон заржал и нахер их выгнал, не дал, в общем, ничего. Да и эти цыгане, которые ее изнасиловали, они даже никакие не крутые были, так, обычные. За наркоту отсидели. Они даже не уехали никуда, так там и остались жить, на Ламповом. А девочка эта, Юля, мы фотки смотрели, она очень красивая была. А потом ее наголо обстригли, когда голову зашивали, и кормить стали через трубочку, она как скелет стала. Ну вот. И как-то, месяц где-то назад она, уж не знаю как, но, в общем, нарочно, наверное, с койки своей дернулась ночью и вылетела на пол. Головй стукнулась. Там все трубочки из нее вылетели, и пока скорую родители звонили, она умерла, в общем. Вот.
– А я почему об этом ничего не знаю? – у Влады из глаз текли струйки слез.
– Да не говорил тебе Гвидон ничего. Незачем, мол, ей и без того проблем хватает, говорил. Ну вот. И парни наши решили цыган этих наказать, ну, кто ее изнасиловал. Гвидону только ничего не говорили, потому что он запретил, вы, мол, не готовы еще, говорил. И, короче, с Колобковской бригады четверо пошли в этот поселок ночью. А выследили мы их еще давно, только Гвидон нам запрещал чего делать. Ну вот, подкараулили их рядом с домом, ночью прямо, часа в три. Те убитые были в хлам. Не было, хорошо, никого, свидетелей не было. Так вот, щщи
– Зачем?
– Да там знаешь, он сам как говорил. У Сереги Босого отца нет, в Чечне убили, мать только и две сестренки маленьких. У Компота Вити, наоборот, брат старший – наркоман, сидит, и он один у родителей, те на него только что не молятся, он их кормит. Да и свадьбу хотел делать осенью. У Баннова Никиты жена беременная. Коля Черный уже нянчит… А у Гвидона родители умерли, он всех нас старше, ему же двадцать семь. Он говорил: у меня нет никого…
– А я! Как это нет никого!
– Он сказал, что ты все знаешь. Сказал, что поймешь, мол, что вы с ним договаривались…
– Ни о чем мы не договаривались!! И у него есть я, а у меня – он!
– Тихо. Расследуют дело.
Весть об аресте Севы просто раздавила Владу. Она сперва хотела это скрыть, но, догадавшись, что это все равно вскоре станет достоянием общественности, рассказала родителям. Они долго плакали вдвоем с мамой, а отец, непривычно трезвый, на другой день собрался в милицию. Он надел свой серый шерстяной костюм, перешитый из парадного милицейского (на боках брюк даже можно было разглядеть остатки красного канта), прицепил колодки медалей и значок выпускника Академии МВД. Пришел он после обеда, выпивши, но не сильно и, раздеваясь, сказал:
– Тухлое для тебя дело, дочка. Лет пятнадцать ему дадут. А могут и двадцать пять. А могут и пожизненное. Там сама посуди: там две статьи сразу, убийство с отягчающими, и возбуждение межнациональной розни. А если там еще и скажут кому надо, то будет еще и терроризм, плюс вооруженные бандформирования плюс там еще Бог знает чего. Но это все вроде не будет, убийство только.
– Но он же ничего не делал!
– Да знаю я! Там дело ведет Димка Капустян, я его знаю как облупленного. Я уж не знаю, как там Севка твой договорился с ним или правда отмазал всех своих, но, в общем, по делу проходит он один. Ну а скорей всего, опера просто ему навстречу пошли. Потому что, если бы цыган тех все-таки посадили за изнасилование, ничего бы этого не было. Тут уж чего говорить: Закон не справился. В который раз мой Закон, за который я жизнь отдавал – опять обосрался! Вот парень и страдает теперь, хоть и сделал то, где государство на жопу село. Да и охота, что ли, дело раскручивать: есть один подследственный, и то хорошо.
– Папа, а его могут оправдать?
– Да ты что!
– А условно дать? Как тем цыганам?
– Цыганам? Ну ты скажешь! Их, во-первых, защищал сам Касимовский! Из
