Сто тридцать пунктов
Поздней осенью 1575 года римский доктор богословия, достопочтенный отец Джордано Бруно сидел за письменным столом в келье из двух хорошо обставленных комнат, которая сменила его скромную студенческую каморку. Бруно было только двадцать семь лет, но годы уже провели первые морщины на его высоком лбу, разбросали ранние нити седины в русых волосах.
Джордано был погружен в тягостное раздумье. Утром этого дня его предупредили, что ему надлежит предстать перед судом святейшей инквизиции. Бруно догадался, что обязан этим дону Марио, на днях вернувшемуся из Рима.
Молодой ученый не ошибся. Борьба между аббатом и приором длилась уже много месяцев. Бруно критиковал догматы католической веры слишком часто и резко, и замять дело было невозможно. Но мессер Паскуа настаивал на том, чтобы обсудить взгляды Джордано в капитуле, где у аббата было большинство и приговор оказался бы не слишком суровым. Дон Марио требовал суда инквизиции. Не получив успеха на месте, приор поехал в папскую столицу и там с помощью покровителей-иезуитов добился своего.
Продолжать защищать Бруно стало опасно, и лицемерный аббат круто изменил позицию. Он не только отрекся от своего любимца, но и заявил, что ошибался в Бруно и считает правильным указ монсеньера прокуратора.
В основу обвинения лег пространный донос, состряпанный тремя иезуитами – Порчелли, Монтальчино и Ромеро.
Обвинение, предъявленное Бруно, включало целых сто тридцать пунктов. Недаром церковники копили «улики» целыми годами. Среди пунктов были и очень серьезные, где Бруно обвинялся в отрицании самых основ христианской веры, а были и смехотворно мелочные, вписанные, по-видимому, лишь для счета.
Заседание открылось в обширном низком подвале, тускло освещенном масляными светильниками. Судьи сидели за столом, покрытым черным сукном. Посредине массивной глыбой возвышался главный инквизитор, мессер Эрколе да Лукко, дворянин знатного происхождения, родственник герцогов Феррарских. В его суровых чертах не выражалось ни злобы, ни нетерпения: казалось, они были изваяны из камня, как у истукана, воздвигнутого бог весть когда на кургане в безлюдной степи. Остальные двое судей, незначительные монахи, во всем повиновались грозному начальнику.
Позади судейского стола на длинной стене была намалевана картинка ада. Проворные дьяволы поджаривали грешников на огромных сковородах, бросали, поддев двузубыми вилами, в озера кипящей смолы, распиливали деревянными пилами.
С правой стороны располагались свидетельские скамьи. Там сидели Агостино Монталчино и несколько профессоров и студентов, согласившихся поддерживать обвинение против Бруно. Присутствовало и монастырское начальство: аббат Паскуа, приор Порчелли, отец ключарь и другие. Из-за спины свидетелей ободрительно улыбалось Джордано багровое полное лицо профессора Бандинелло: его пригласили как эксперта на случай разногласия между судом и обвиняемым в истолковании древнееврейских текстов Библии. Бруно стало легче, когда он увидел среди всех этих равнодушных или враждебных людей доброжелателя.
Слева на помосте, грубо сколоченном из досок, лежали орудия пытки: кнуты, железные сапоги, стягивавшиеся веревками на ногах истязуемого, воронка пресвятой Маргариты, через которую в желудок человека вливалось огромное количество воды, и тому подобные жестокие изобретения палачей.
Бруно сидел одиноко на скамье, поставленной прямо перед судейским столом. Секретарь инквизиции, монах с вытянутым хищным лицом, похожий на облезлую крысу, начал читать обвинение.
– «Джордано, в миру Филиппо, родился в городе Нола в 1548 году от рождества господа нашего Иисуса Христа, – монотонно бубнил секретарь. – Отец его, Джованни Бруно, отставной знаменщик Неаполитанского конного полка, находится в безвестном отсутствии, а мать, Фраулиса Саволино, дочь земледельца, скончалась в 1570 году с полным соблюдением обрядов католической церкви. Означенный Джордано Ноланец вступил в орден святого Доминико 15 июня 1565 года…»
Дальше шел послужной список Бруно с указанием всех дат его продвижения по лестнице церковной иерархии и присвоения ученых степеней.
Огласив все эти данные, секретарь начал читать пункты обвинения.
– «Пункт 1. Джордано Ноланец в 1566 году выбросил из кельи изображения святых, оставив лишь распятие Христа, и был привлечен за это к суду монастырского капитула.
Пункт 2. Приговоренный капитулом к епитимьи и вынужденный вернуть иконы, означенный Джордано Ноланец не возжигал перед оными ни свеч, ни лампад и не совершал перед ними установленных молений.
Пункт 3. Джордано Ноланец, в келье которого в 1568 году при весьма подозрительных обстоятельствах была обнаружена книга о семи радостях богоматери, называл перед отцом инквизитором упомянутую книгу чрезвычайно душеспасительной, а в разговоре со студентом Якопо Кольчи именовал оную собранием благоглупостей, кое может вызвать при чтении лишь презрительный смех».
«И это стало известно, – подумал Бруно. – Значит, Кольчи – шпион».
Пункт следовал за пунктом. В большинстве это были незначительные проступки или давно порешенные дела, о которых Джордано позабыл. Но вот он насторожился: оглашалось очень серьезное обвинение.
– «Пункт 37. Джордано Ноланец отрицал двойственную природу Христа, утверждая, что божеское и человеческое в одном лице соединить так же невозможно, как соединить лошадь и человека и получить мудрого кентавра языческих мифов».
«Все, все записано, – горько думал Джордано. – И записано моими подлинными словами. О святой Доминико, как в твоем ордене развращают людей, как вытравляют из, их сердец лучшие человеческие чувства…»
А там, за судейским столом, после ряда пунктов новый грозный удар.
– «Пункт 68. Джордано Ноланец отрицал троичность божества, утверждая, что учение о троичности создано святой церковью намного позднее воплощения господа нашего Иисуса Христа».
– И это действительно так, – беззвучно шептал Бруно. – Сам блаженный Августин пишет, что это учение сложилось в его времена. Но мои судьи видят в книгах лишь то, что им выгодно видеть…
Задумавшись, Бруно пропустил несколько пунктов, но имя Монтальчино заставило его насторожиться.
– «Пункт 83. На диспуте с достопочтеннейшим и ученейшим отцом Агостино Монтальчино означенный Джордано Ноланец, будто бы развивая тезисы Фомы Аквинского, проповедовал враждебные церкви взгляды».
«А это он метко уловил, – невольно улыбнулся про себя Бруно. – У этою ученого сухаря есть нюх».
– «Пункт 84. На диспуте с отцом Монтальчино Джордано Ноланец излагал мнения Ария, Сабеллия и других осужденных церковью еретиков якобы с целью их опровергнуть, а на деле, чтобы распространять».
Ненависть сделала дона Агостино проницательным!
Бруно посмотрел на скамью свидетелей. На лице Агостино выражалась злобная радость. Мессер Паскуа опустил глаза, отец приор что-то шептал ключарю, и только добродушный гебраист Бандинелло ободряюще улыбался обвиняемому.
В подвале было холодно и сыро, Джордано начала пробирать дрожь. Пламя светильников колебалось, по стенам двигались огромные черные тени, адский огонь на картине то словно разгорался, освещенный вспышками света, то вновь угасал.
Джордано посмотрел на председателя трибунала. Казалось, его со всех сторон окружали языки адского пламени, но монах не ощущал от этого никакого неудобства. Бруно подумал:
«Я бы согласился попасть в ад лишь для того, чтобы полюбоваться, как будут поджаривать эту винную бочку, дона Эрколе да Лукко. Его визг долетел бы до самого рая и помешал Господу Богу спокойно почивать…»
После ряда пунктов, выдвинутых Монтальчино, последовал такой, который заставил Бруно развеселиться:
– «Пункт 109. Джордано Ноланец в октябре 1571 года неуважительно отзывался о его святейшестве папе Пие V, да упокоится душа его в раю. Называл святейшего отца такими непотребными словами, кои даже не могут быть здесь приведены».
