мессер приор его защищал и говорил, что по некоторым, одному ему известным обстоятельствам, тот не мог этого сделать, и если его нет в монастыре, значит, он уведен насильно. Мессер инквизитор не знал, кому из спорщиков верить, и вид у него был довольно растерянный…»
Джордано невольно улыбнулся, представив себе гневные лица ссорящихся аббата и приора, в то время как Хиль Ромеро лежал в холодной кладовой с заткнутым ртом, со связанными руками и ногами.
«Мальчик хорошо составил письмо, – подумал Бруно. – Ни одного имени не упомянул. Если бы его послание перехватила инквизиция, она никого не смогла бы привлечь. И почерк догадался изменить. Но посмотрим, что было дальше…»
«К несчастью, главному инквизитору пришло в голову запереть дверь Вашей кельи на ключ и опечатать ее, так что мы не смогли выполнить намерения, о котором Вы знаете.
На рассвете следующего дня мы открыли дверь каморки, где лежал сикофант. Признаюсь, дорогой маэстро, у меня было желание оставить там эту гадину до ее смерти, но я на это не решился. И теперь об этом жалею. Сикофант после сырого чулана пролежал в лихорадке три дня, а потом сам обыскал вашу келью и, движимый ненавистью, нашел то, что ускользнуло от других…»
– Проклятый!.. – пробормотал Бруно. – Его злоба неистощима…
«Ваше положение стало очень опасным. Главный инквизитор мечет громы и молнии и утверждает, что новых доказательств достаточно, чтобы присудить Вас к самому жестокому наказанию.
И еще плохая новость: в монастыре быстро узнали, куда Вы уехали. Не понимаю, кто мог выдать тайну. За скромность того, у кого Вы провели ночь, и за его людей я ручаюсь, как за самого себя. Может быть, Вы вели себя неосторожно? Но не стоит ломать над этим голову. Доброжелатель, от которого Вы получили в ту ночь предупреждение, советует Вам возможно быстрее покинуть город, и мы все присоединяемся к его мнению. Сикофант пустится за Вами в погоню, как только получит необходимые полномочия, и это может произойти с часу на час».
Подписи под письмом не было.
«Нино хорошо сделал, что не написал мне на имя Каппадоно, – подумал Джордано. – Не стоило замешивать в наши дела старика».
Он еще раз перечитал письмо.
«Милый Нино, – растроганно подумал Джордано. – Как многим я ему обязан! А добряк Бандинелло, смогу ли я когда-нибудь его отблагодарить? Но, оказывается, мои дела еще хуже, чем я полагал после разговора с мессером Тригона. Хиль может нагрянуть каждую минуту. Значит, надо бежать. Но каким образом в монастыре так быстро узнали, что я в Риме?..»
В конце концов Джордано остановился на единственном возможном предположении. Как видно, по дороге в Рим он встретился с кем-то, знавшим его в лицо. Этот путешественник, вернувшись в Неаполь, рассказал о встрече с Бруно, быть может, даже без всякого умысла, и это дошло до монастыря.
«Судьба ко мне немилостива», – грустно решил Джордано.
Бруно быстро собрал то немногое, что захватил из монастыря. Он готов бежать от преследователя, но какой выбрать путь?
Три дороги вели из Рима. Одна в Неаполь, по которой недавно приехал Джордано. Другая шла в противоположную сторону через Чивитавеккью к Ливорно и Флоренции. Этой дорогой вдоль морского побережья ехали Алессо и Джордано, когда везли мессеру Бальони ноготь святой Репараты. Оба эти пути были закрыты для Бруно. Возвращаясь в Неаполь, он встретится с Ромеро, а знакомый путь во Флоренцию невозможен, потому что Хиль, приехав в Рим, по всей вероятности, погонится за беглецом именно по этому пути.
Но оставалась третья дорога, имевшая направление на север, через Терни и Сполето к Адриатическому морю. По этой дороге и решил после недолгого размышления пуститься Бруно. Чтобы не оставлять за собой следа, он не стал нанимать мула.
Дело клонилось к вечеру. Джордано прошел через городские ворота незадолго до их закрытия и зашагал по дороге, справа от которой протекал Тибр.
Бруно не ошибался в своих предположениях: одноглазый монах узнал о том, что Джордано поехал в Рим, от случайно встреченного в городе отца бенедиктинца. Ромеро поспешил с этой новостью к дону Марио.
– Вы принесли мне важную весть, брат Хиль! – сказал приор.
С тех пор как испанец получил в иезуитском ордене сан, почти равный его собственному, дон Марио уважительно звал Ромеро на «вы», хотя среди доминиканцев их положение неизмеримо разнилось.
– Но вы даже не подозреваете, какое огромное значение она может иметь для вас лично! – продолжал мессер Порчелли, и Хиль насторожился. – Вчера я получил из Рима письмо от нашего высокого покровителя, кардинала… Не будем называть имени, вы знаете, о ком я говорю.
Ромеро утвердительно кивнул головой.
– И, судя по этому письму, нашей многолетней борьбе с мессером аббатом может прийти конец. Монсеньер кардинал пишет мне совершенно откровенно, что духовное начальство поощряло эту борьбу, потому что она была ему выгодна. Из моих донесений в Риме узнавали все о действиях мессера Паскуа, но и о моих собственных поступках там было так же хорошо известно из писем аббата. В католическом мире умеют пользоваться принципом: «Разделяй и властвуй». Но теперь положение изменилось.
– Надеюсь, в нашу пользу, мессер? – живо спросил Хиль.
– Безусловно, в мою, – ответил дон Марио, и его стан выпрямился. – Наверху нашли, что, покровительствуя безбожнику Бруно, мессер аббат зашел слишком далеко, и его позднее раскаяние не меняет дела. Монсеньер прокуратор решил: если брат Джордано будет осужден, то аббатом монастыря Сан-Доминико Маджоре станет дон Марио Порчелли…
Лицо Хиля Ромеро выразило при этом радость, какой требовали обстоятельства.
– Но я скажу вам больше, брат Хиль, – продолжал дон Марио, опьяненный грядущим успехом. – Когда аббатом будет мессер Марио Порчелли, то приором будет мессер Хиль Ромеро!
Неожиданное заявление приора оглушило испанца, как громом.
– Я… приор… вы… меня…
– Да, я избрал вас, дорогой брат, – торжественно подтвердил дон Марио. – Кто еще, кроме вас, поможет мне поддержать твердой рукой порядок в монастыре и искоренить козни паскуалистов!
Опомнившись, Ромеро принялся заверять мессера Порчелли, что, когда тот станет аббатом, он не найдет себе более верного и усердного помощника.
Совещание двух высокопоставленных иезуитов закончилось решением во что бы то ни стало поймать Джордано Бруно. Ведь если он не будет осужден, то и аббат Паскуа не потеряет своего поста и не осуществятся радужные надежды его врагов.
Хиль Ромеро выехал из Неаполя на другой день. Гонимый неожиданно открывшейся перед ним блестящей перспективой, он совершил путь так быстро, что у ворот папской столицы встретился с погонщиком мулов, отвезшим письмо Джордано и возвращавшимся домой. Испанец узнал парня, он сам не раз пользовался его услугами.
«А что, если этот погонщик связан с Бруно? – мелькнула мысль в голове Хиля. – Тогда я смогу выведать от него, где искать беглеца!..»
Ромеро остановил погонщика. Напомнив ему о прежних встречах, он с притворным беспокойством зашептал, оглядываясь по сторонам:
– Слушай, друг, помоги мне разыскать в городе брата Джордано!
Погонщик опасливо посмотрел на монаха.
– Я вижу, ты мне не доверяешь, но я привез брату Джордано важное известие: за ним гонятся враги! И если я не смогу его предостеречь, инквизиция может схватить его сегодня же ночью. Ты еще сомневаешься во мне? Так вот же: клянусь страданиями Христа, что я желаю брату Джордано только добра!
И он торжественно перекрестился.
«Я неповинен в грехе клятвопреступничества, – с иезуитской изворотливостью оправдался перед собой Ромеро. – Я желаю спасти душу брата Джордано, а это высшее благо, какое только можно сотворить для ближнего своего».
Одураченный парень выдал Хилю местопребывание Бруно, и вскоре коварный монах уже стоял у ворот монастыря Санта-Мария сопра Минерва. Ромео узнал у привратника, что Джордано направился к северным
