«Древний поэт сказал, что живая собака лучше мертвого льва, – подумал Бруно. – А моим обвинителям и дохлый лев пригодился…»
И снова важное обвинение:
– «Пункт 125. Джордано Ноланец весьма сожалел о предании очистительному огню еретика Мигеля Сервета.[176] Означенный Джордано называл Сервета мужем разума и света и особенно одобрял его еретическое высказывание, что Бог есть природа».
Этот пункт был чуть ли не самым важным. Бруно, говоря с профессорами, выступая на диспутах и перед студентами, старался распространить свою идею о бесконечности Вселенной, правда, очень осторожно. Но, говоря об этом, он проводил мысль, что великое множество миров не могло быть создано библейским богом за малый до смешного срок – в шесть дней, – и что природа возникла как-то иначе, быть может, сама собой. И отсюда был один шаг до утверждения, что природа и Бог – одно и то же.
Чтение обвинительного заключения закончилось. Секретарь суда вручил Бруно копию, чтобы обвиняемый мог хорошо ознакомиться со всеми пунктами: он отказался от адвоката и заявил, что сам будет защищать себя. Следующее заседание назначили через неделю. Жертва была в их руках, и отцы инквизиторы не торопились.
Процесс пошел своим чередом. Судьи копались в прошлом Джордано, старались до тонкости выяснить его мнение о том или ином богословском вопросе, затронутом в обвинительном акте, пытались найти противоречие в его защитительных речах. Но Бруно был слишком сильным диалектиком, чтобы дать им такую возможность. Во избежание подлогов, которые могли сделать секретари, он сам писал показания и скреплял подписью каждый лист.
Бруно защищался искусно. Иные пункты он отметал за недоказанностью, когда знал, что свидетелей нет и не будет. Другие объяснял тем, что собеседник понял его неправильно, что его высказывание вполне сходится с мнением такого-то отца церкви, изложенным в таком-то томе, на странице такой-то.
Заседание прерывалось, нужный том приносили из библиотеки, и ни разу не случалось, что Бруно ошибся, хотя на время процесса вход в библиотеку ему был воспрещен и за этим зорко следил Хиль Ромеро.
Одним из сильных аргументов, которые Бруно выдвигал в свою защиту, была ссылка на принцип двойственности, в какой-то мере признаваемый католической церковью. Принцип двойственной истины утверждал, что наука – одно, а вера – другое и что если в науке требуются доказательства, то вера их не требует.
– Высказывая свои мысли о строении Вселенной, – говорил Бруно, – я говорил как философ, а не как христианин.
И все-таки с каждым разом тень беды выступала все явственнее. Уж слишком много было обвинений, и самая многочисленность их давала суду понять, что перед ним по меньшей мере опасный вольнодумец. Да и не все обвинения, особенно важные, касавшиеся истолкования догматов, удавалось опровергнуть. Несмотря на все старания Бруно, в его объяснениях проскальзывали нотки несогласия с официальным мнением церкви.
После десятого заседания в зале суда возле орудий пытки появился палач – дюжий монах со зверским лицом. Про него шепотом говорили, что пострижение он принял, спасаясь от казни, к которой его присудили за множество убийств. Присутствие палача лишало Бруно необходимого спокойствия, указывало на слишком явное неравенство сторон. У одной – только слово, у другой – кнут, железо, огонь…
Глава семнадцатая
Бегство
Темной январской ночью в келью Бруно осторожно постучали. Тревожно спавший Джордано быстро открыл. В келью проскользнул возбужденный Нино Виллани.
– Маэстро! Вам надо бежать… спасаться!
– Что ты узнал?
– Профессору Бандинелло удалось проведать, что завтра вечером вас станут пытать, а потом прикуют на цепь в подвале. Он шепнул мне об этом…
– Да будет благословенна его доброта! Но как бежать? Хиль Ромеро всю ночь ходит по коридору.
Несмотря на серьезность положения, юноша рассмеялся:
– Одноглазый лежит в пустой келье с заткнутым ртом, запеленатый, как младенец, и дверь закрыта на ключ.
– Но он, наверно, узнал вас!
– Ну уж нет! Мы были в плащах и масках. Это добро у нас имеется: ведь мы, признаться, ходим в город по ночам. Одевайтесь, маэстро, берите нужное…
– Многое нужно бы взять, но… Видишь ли, Нино, в стене моей кельи есть тайник, где хранятся запрещенные книги.
– Запрещенные!.. – ахнул юноша. – Но это же гибель!
Джордано признался юному другу, что его дядя Джакомо за несколько месяцев до смерти подарил ему свое собрание запрещенных книг. И Бруно понемногу, скрывая под рясой, перенес сокровище в монастырь. В одной из стен его кельи оказалась ниша, и Джордано вдвоем с Алессо тайно приспособили ее под книгохранилище, а на стену повесили огромную картину религиозного содержания.
– Я был безумен, – молвил Джордано. – Мне следовало отдать книги в библиотеку, но я хотел иметь их всегда под рукой.
– Будем надеяться, маэстро, что ваш тайник не сразу откроют. А мы тем временем постараемся перенести книги к дону Аннибале.
Джордано надел под рясу кольчугу, взял кинжал, копию обвинительного заключения и небольшую сумму денег, которые у него имелись.
По совету Нино, он написал записку, где сообщал, что уходит в горы Чиленто, к повстанцам: он станет их духовным пастырем. Хотя это писалось для отвода глаз, однако такой поступок мог показаться вероятным: немало представителей низшего духовенства вступали в ряды борцов за свободу.
– Друг Нино, а как с Хилем?
– С этим мерзавцем? Мы откроем дверь его камеры послезавтра утром. Раньше это сделать невозможно: поднимет тревогу.
– Тогда…
Бруно улыбнулся и приписал:
– Вот это здорово! – воскликнул Нино, прочитав приписку. – Они и искать его не станут.
Юноша провел Джордано к потайной калитке.
– Привратник выпустил бы вас через главный вход, но зачем смущать совесть доброго старика?
Очутившись за стеной, Бруно спросил:
– Куда ты ведешь меня?
– Здесь неподалеку живет Пандольфо Бутера, отец моего товарища Карло. Сер Пандольфо – содержатель наемных мулов. Он человек надежный. В его доме пробудете до рассвета и, как только откроются городские ворота, отправитесь в путь… Куда? Я не хочу спрашивать.
– А я не намерен скрывать это от тебя. Я еду в Рим.
Нино побледнел:
– Вы хотите предать себя в лапы римской инквизиции, маэстро?
– Я не так уж простодушен, – улыбнулся Джордано. – Видишь ли, Нино, при защите моей докторской степени присутствовал ректор Римского университета, мессер Алессандро Тригона. Ему понравилась моя диссертация, и он предложил мне кафедру философии в своем университете.
– Но это было до предания вас суду, маэстро!
– Мессер Тригона человек влиятельный. Быть может, ему удастся добиться прекращения моего дела.
Виллани в сомнении покачал головой.
– Во всяком случае, – продолжал Бруно, – через него я узнаю, известно ли о моем процессе высшим
