Вблизи башаевская машина выглядела ужасно: зияли рваные пробоины в ее крыльях и фюзеляже, правый винт еле вращался — самолет летел на одном моторе. Но Башаев его на воду не сажал, продолжал борьбу — это было видно по напряженной сгорбленной позе летчика. У Михаила сжалось сердце: чем помочь?
Внезапно внимание командира группы привлекла маячившая в башне голова радиста Баланцева. Тот прикладывал руки к головным телефонам и утвердительно кивал головой. Выходит, слышал? Борисов обрадовался и закричал в эфир:
— Двадцать восьмой! Если слышите, качните головой! Баланцев закивал еще энергичнее. Но Башаев позы не изменил. А может, его силы были на пределе!
— Двадцать восьмой! Дима! Ничего страшного не произошло. Самолет отлично ходит на одном моторе. Вспомни Богачева! Держись, друг, и слушай меня внимательно! Надо уменьшить лобовое сопротивление, поставить винт правого мотора во флюгер. Смотри на панель. Там две красные кнопки. Видишь? Нажми правую! Да не перепутай, Дима! Жми правую! Правую! Смелее!
Башаев зашевелился, протянул руку к приборной доске и тотчас лопасти правого винта развернулись, и он перестал вращаться.
— Отлично, Дима! — продолжал подбадривать летчика Борисов. — Теперь триммерами сними нагрузку с левой ноги и выбери крен, отрегулируй горизонтальный полет…
Снова Башаев зашевелился. Его самолет выровнялся, полетел более устойчиво. Но опасность еще не миновала — вода темнела совсем близко.
— Дима! Постарайся набрать высоту! Только очень осторожно! Следуй за мной. Пойдем в Пярну!
Беспокойство командира группы было понятным: до берега оставалось около ста километров. Башаев физически был крепким, сильнее Богачева, но как летчик еще молод, слабее; будучи авиатехником, он всего два месяца назад переучился на пилота. К тому же в такой переплет попал впервые.
Так, не спуская глаз с ведомого, командир сопровождал его до самой посадки.
Утром следующего дня Михаил Борисов поспешил на стоянку торпедоносцев, чтобы взглянуть, как идет ремонт машин. Первым с краю стоял его самолет. Со снятыми капотами, открытыми бомболюками и опущенными посадочными щитками самолет выглядел понуро, будто стеснялся рваных дыр в крыльях и в фюзеляже. Стуча молотками и покрикивая, по машине лазили техники и механики. На левой плоскости приклепывали заплату из некрашеного дюраля. Виктор Беликов, завидев летчика, соскочил со стремянки, подошел к нему.
— Завтра я смогу слетать? — поинтересовался Борисов.
— Что вы, товарищ лейтенант? Здесь же нужен заводской ремонт! Удивляемся, как вы долетели? Обнаружили повреждение тросов руля высоты, у правого элерона отбито ушко, бензобак… — техник назвал столько поломок, что летчик пал духом.
— Значит, продержишь меня до морковкиного заговенья? Когда я буду воевать? — спросил он сердито.
— А мы прохлаждаемся, да? — внезапно обиделся Беликов. — Клепаем от зари до зари и ночью при фонарях. Стараемся! Поесть некогда. Но работы много; сами видите!
Михаил ценил Беликова и не хотел обижать его. Но так вышло, не сдержался. Он сказал:
— Ладно, Витя… Я тоже не к теще на блины… Беликов сунул руку в бездонный карман своей куртки и вытащил кусок рваного металла с зазубренными краями.
— Вот, возьмите на память! Нашел на вашем сиденье. В парашюте застрял.
Борисов взял осколок, взвесил в руке — тяжелый! И внезапно догадка осенила летчика. Он наклонился, осмотрел дыры в ватных брюках, потом ощупал их и, К общему удивлению, извлек из ваты еще такой же осколок, объяснил:
— Еще в воздухе я почувствовал на ноге тепло, да не понял, в чем дело. И потом при ходьбе вроде что-то мешало! Даже в голову не пришло…
— Да-а! — взял осколок инженер Завьялов. — Крупнокалиберный!.. Сохрани, командир, на память. Доживешь до светлых дней — сыну покажешь!
К самолету с баночкой краски в руках подошел сержант:
— Разрешите, товарищ лейтенант, приступить к работе?
— Что за работа? Красить латки? Сержант оскорбился:
— Я ж не маляр, а художник. Приказано на вашей машине нарисовать три транспорта.
— Какие еще транспорты?
— Те, что вы потопили. Чтоб все видели и знали, гордились вашими победами. Теперь так будет у всех. Такой порядок давно заведен в первом гвардейском минно-торпедном…
Сержант подтащил к носу самолета стремянку, взобрался на нее, и под кабиной летчика точными быстрыми движениями кисти начал рисовать силуэт судна.
Михаил издали любовался работой художника, втайне гордился силуэтами. Потом вспомнил, что командир эскадрильи, улетевший на разведку еще на рассвете, не вернулся, пошел на КП узнать о радиограммах.
Замкомэска встретил адъютант Драпов:
— Хорошо, что сам пришел. Приказано поднять пары Богачева и Зубенко. В Рижском заливе опять идет караван. Вот его координаты.
Михаил схватил бумагу, приказал:
— Звоните на стоянку; срочный вылет! Я — туда!
У дальних капониров, что неровной дугой топорщились по краю летного поля, техники торопливо готовили самолеты к вылету. Инженер Завьялов руководил их работой и настороженно поглядывал на летчиков, выстроившихся у опушки леса.
Но вот техники прекратили беготню, закончили подготовку и доложили инженеру. Тот пошел к летчикам.
— Добро! — выслушал рапорт Завьялова Борисов и опять повернулся к строю: — Позывные, опознавательные у всех есть? Вопросы ко мне? Тогда слушайте порядок взлета. Первыми пойдут Богачев с Мифтахутдиновым…
— А можно попробовать взлет парой? — блеснул раскосыми глазами Мифтахутдинов. — Александр Александрович Богачев рассказывал, что вы на перегонке взлетали даже звеньями!
— Не выдумывать! — отрубил Борисов. — Сейчас не до экспериментов. А в будущем такие тренировки проведем. Ясно? Итак, взлет одиночно. Зубенко! Вы с Кролько вылетите через три минуты после Богачева. До цели пойдете самостоятельно. Вылет немедленный. По самолетам!
Строй сломался. Летчики с шутками и смехом кинулись к машинам. На месте остались только Борисов, Рачков и Завьялов. Издали они наблюдали, как экипажи исчезали в кабинах. Воздух содрогнулся от рева запускаемых моторов. Самолеты взлетели и скрылись за лесом.
А через час вернулся капитан Мещерин. Борисов ждал его и, когда над лесом показался торпедоносец командира, пошел на стоянку встречать, потом остановился, насторожился; самолет Мещерина в воздухе вел себя странно — на посадку заходил с большим креном и на значительной высоте, будто намеревался пройти над посадочной полосой, а моторы гудели непривычно напряженно, на высокой ноте. Этот ненормальный гул усилил беспокойство, вызвал тревогу. И вдруг гул оборвался; торпедоносец несся к земле под большим углом, будто падал. И Михаил со страхом замер: ждал неминуемого — удара и взрыва. Но самолет не ударился. Покачнувшись, он у самой земли вышел из опасного угла, пролетел несколько десятков метров и плавно коснулся ВПП основными колесами, покатился, гася скорость.
Обрадовавшись благополучному исходу, Борисов кинулся к проезжавшему мимо бензовозу и остановил его. В этот миг сзади летчика раздался страшный скрежет, Михаил обернулся. Машина командира стояла неподвижно, развернувшись поперек бетонки. Правое ее крыло было опущено, упиралось в землю. Лопасти винта изогнулись в баранку.
— Гони! — приказал летчик шоферу.
Матрос понял. Бензовоз затрясся на неровностях летного поля. С другой стороны аэродрома к самолету мчалась «санитарка»-автобус, другие автомашины.
