значит, дома.
– А ты, что ли, не в курсе? – удивился Кастет.
– Да я только что заступил, – сказал охранник.
– А сменщик твой?
Охранник замялся, смущенно пожал плечами и признался:
– Да я его сегодня не видел, Константин Сергеевич. Опоздал я, минут на десять всего, а он, видно, торопился, не стал меня дожидаться, ушел...
– Ни фига ж себе! – изумился Кастет. – Ну, пацаны, у вас, как я погляжу, и бардак! За что же вам мой друг, Анатолий Евгеньевич Шполянский, каждый месяц такие бабки платит? Ладно, ладно, не парься, служба – дело такое, пуп на ней рвать тоже нельзя, для здоровья вредно. Так я пройду?
– О чем разговор, Константин Сергеевич! – воскликнул охранник с преувеличенным радушием. Он явно был рад, что неприятный для него разговор на служебные темы закончился так скоро и безболезненно.
Кастет двинулся к лифту, и тут охранник его окликнул.
– Константин Сергеевич! Извините, у меня к вам просьба... Если можно, вы, это... Анатолию Евгеньевичу... того... Не надо, в общем. Машина у меня что-то забарахлила, минут двадцать с ней провозился, пока завел. Вы уж меня не выдавайте, ладно?
– Старая машина? – зачем-то уточнил Кастет.
– «Копейка», – вздохнул охранник. – Откуда же ей новой-то взяться!
– И то правда, – согласился Кастет. – Ну, не парься, не парься, я – могила. Служи, браток, а я пошел, у меня дела.
Он вошел в лифт, зеркальные створки почти бесшумно сомкнулись у него за спиной, и кабина плавно, без толчков, устремилась в зенит. Глядя, как, сменяя друг друга, на пульте загораются и гаснут лампочки с номерами этажей, Кастет думал о том, какого дьявола ему понадобилось цепляться к охраннику. Тоже мне, блюститель дисциплины, апологет строевой выправки... И все-таки ему было чертовски неприятно, что охрана этой фешенебельной башни ни с того ни с сего вдруг распустилась именно сейчас, когда распускаться ей было категорически нельзя. А с другой стороны, откуда ей, охране, было знать, что распускаться ей нельзя именно сегодня, сейчас? Да и не распускался никто, если как следует разобраться, просто у одного охранника не вовремя закапризничала его старая отечественная керосинка, а у другого, надо полагать, были какие-то срочные дела после работы, раз не потрудился подождать несчастные десять минут...
Кастет поморщился и укоризненно покачал головой. Все-таки подобные вольности должностными обязанностями здешней охраны не предусматривались, и она, охрана, об этом отлично знала. Работа здесь была непыльная, платили за нее очень даже хорошо, и охранники, как правило, ходили по струнке, потому что среди здешних жильцов попадались такие – в частности, небезызвестный А. Е. Шполянский, – кто нипочем не спустил бы охране подобного разгильдяйства, а непременно поднял бы пыль до небес. «Ну и правильно, – с неожиданной, удивившей его самого злостью подумал Кастет. – Дисциплина, мать ее, для того и существует, чтобы не было никаких накладок. Он, видите ли, опоздал ВСЕГО на десять минут! Да за десять минут ловкий человек может половину жильцов вырезать! Нет, дружба дружбой, а служба службой. Все-таки я его, барана толстомордого, Шпале заложу. Пускай рынок идет охранять, дубина стоеросовая...»
На этом его размышления прервались, поскольку кабина добралась до места назначения. Об этом Кастета известил мелодичный звонок; створки дверей плавно разъехались, и Кудиев вышел в просторный, превосходно освещенный и дорого отделанный холл седьмого этажа.
Шпала жил на седьмом со дня заселения в этот дом и все это время мечтал перебраться в пентхаус. Его мечта была близка к осуществлению: по окончании операции, которую они сообща проворачивали в данный момент, переезд в пентхаус должен был стать для Шполянского таким же пустяковым делом, как, скажем, покупка нового автомобиля. Пока же Шпале с семьей приходилось ютиться в скромной пятикомнатной квартирке на седьмом этаже, здороваться с соседями в холле и соблюдать правила общежития – в частности, слушать своего Дебюсси чуть тише, чем ему хотелось бы.
Направляясь к двери квартиры Шполянских, Кастет ненадолго задержался у огромного, от пола до потолка, окна, выходившего на Москву-реку. Он немного полюбовался панорамой городских огней; стекло было такое чистое, что казалось, будто его нет совсем, особенно если сфокусировать взгляд таким образом, чтобы не замечать собственного неясного отражения. Кастет с детства боялся высоты, она его страшила и одновременно притягивала. Поэтому он любил постоять у этого окна, забранного толстым небьющимся стеклом: сердце сладко замирало от близости разверзшейся у самых ног семиэтажной пропасти, а разум тешило сознание полной безопасности, обеспеченной прозрачной, но несокрушимой преградой.
Насладившись этим знакомым коктейлем из противоположных друг другу ощущений, Кастет двинулся дальше. Его каблуки издавали отчетливый стук, соприкасаясь с выложенным шероховатой каменной плиткой полом, полированное красное дерево дверей смутно отражало его темную фигуру. В холле царила мертвая тишина – звукоизоляция здесь была что надо живший в старом, еще сталинской постройки, доме с деревянными перекрытиями Кастет больше всего завидовал Шполянскому именно из-за здешней звукоизоляции.
Квартира Шполянских располагалась в самом дальнем конце коридора, в торце – ну, ей-богу, будто во главе стола. На красном дереве двери поблескивал надраенной латунью номер – 35. Коврик для вытирания ног перед дверью отсутствовал, как и во всех остальных квартирах, – народ здесь жил непростой, не из тех, кто месит грязь ногами и тащит ее с улицы в дом. Этот набитый скоробогатыми снобами небоскреб всегда вызывал у демократичного Кастета зависть пополам с раздражением; этот дом был точь-в-точь как сам Шпала, а Шпала всегда, сколько Кастет себя помнил, будил в его душе именно эти чувства – раздражение, зависть и желание подражать, каковое желание, впрочем, Кастет всегда старательно подавлял. Почему подавлял? Потому что знал, что до профессорского сынка Шпалы ему далеко, и не хотел быть смешным. Неумелой копией, выставленной рядышком с оригиналом, не хотел быть, потому и не подражал, хоть и было это временами очень трудно – не подражать...
Кастет протянул руку к кнопке электрического звонка, замялся и посмотрел на часы. Было двадцать три двенадцать, и Кастет не сомневался, что Шпала, открыв ему дверь, не преминет изобразить на своей лошадиной аристократической морде что-то вроде снисходительного недоумения: чего, дескать, тебе, мальчик, зачем приперся на ночь глядя? Или ты время по часам узнавать не умеешь?
Тут Кастет понял, что просто робеет позвонить в дверь, немедленно обозлился на себя и решительно придавил кнопку звонка. Из-за двери донеслась сильно приглушенная здешней знаменитой звукоизоляцией переливчатая трель; Кастет немного подождал и позвонил еще раз, а потом еще.
– Ну, чего ты, сука? – пробормотал он, вслушиваясь в тишину. – Давай открывай! Ты же дома, баран, у тебя же свет горит!
Он снова позвонил – длинно, настойчиво, а когда и это не возымело должного эффекта, раздраженно дернул книзу дверную ручку.
Дверь открылась.
Это было настолько неожиданно и непривычно, что Кастет на какое-то короткое время вообще перестал что бы то ни было думать и ощущать, отдавшись на волю своих рефлексов. Рефлексы заставили его быстро шагнуть в сторону от двери, прижаться к шершавой кремовой стене холла и быстро засунуть руку сзади под пиджак. Увы, там, сзади, за поясом брюк, не было ничего полезного; когда пальцы Кастета вместо удобной рубчатой рукоятки безотказного «глока» схватили пустоту, он пришел в себя, неловко кашлянул в кулак и подумал, что по пути домой надо бы заехать в аптеку и приобрести что-нибудь вроде валерьянки или брома для успокоения расшалившихся нервов. Подумаешь, дверь забыли запереть! Да в этом доме, в крепости этой пятизвездочной, можно вообще не иметь дверей! Какие тут к дьяволу воры, как они сюда попадут, как выйдут на улицу с украденным?!
Вполголоса обозвав себя истеричкой, Кастет деликатно постучал в дверь костяшками пальцев и сказал в пятисантиметровую щель:
– Хозяева, ау! Есть кто дома?
Ему никто не ответил. Из щели доносилось приглушенное бормотание работающего в гостиной телевизора; откуда-то еще – надо полагать, из кабинета Шпалы – медленными, плавными волнами лилась сладкая, как любимый ликер Кастетовой супруги, фортепианная музыка.
