– Кто не спрятался, я не виноват! – объявил Кастет и толкнул дверь.
Дверь распахнулась, открыв его взору ярко освещенную, всю в огромных, незапятнанно чистых, сияющих зеркалах прихожую. Резкий, не дающий теней, прямо как в операционной свет сильных потолочных плафонов, как в воде, отражался в гладком паркете. И там, на паркете, прямо посреди прихожей, широко раскинув толстые руки и ноги, лежала домработница Шполянских тетя Катя. Ее открытые глаза задорно блестели, отражая электрический свет, как будто тетя Катя только что отмочила славную шутку; во лбу у тети Кати зияла преизрядная дыра, а из-под головы натекла здоровенная лужа темной, как вишневое варенье, крови.
– Ё-моё, – одними губами сказал Кастет, шагнул вперед и сразу же пугливо шарахнулся в сторону, краем глаза уловив справа от себя какое-то движение.
Повернув голову, он понял, что испугался собственного отражения в зеркале. Вид у отражения был аховый: бледная, вытянутая физиономия с выпученными от испуга глазами, превратившимися, казалось, в одни сплошные черные зрачки без намека на радужку. Позорное это зрелище оставило Кастета вполне равнодушным: он не стыдился своего испуга, потому что причина для страха у него была, и притом довольно веская – на глаз то, что осталось от тети Кати, тянуло пудов этак на шесть.
Осторожно перешагнув через натекшую из тети-Катиной головы лужу, Кастет крадучись приблизился к полуоткрытой двери гостиной, откуда по-прежнему доносилось бормотание телевизора. В гостиной горел только торшер в углу; по огромному плоскому экрану стоявшего прямо на паркете телевизора, оглашая комнату хриплыми воплями и писком, носились взад-вперед герои какого-то диснеевского мультфильма. На пушистом ковре перед телевизором вповалку, кучей лежали дети. Казалось, они спят – смотрели мультики и заснули, самое обычное дело. Вот только мокрые красные пятна на пушистом белом ворсе не вписывались в эту картину.
Кастет пьяно помотал головой и протер кулаком глаза, мучительно пытаясь сообразить, почему детей так много – вдвое больше, чем должно было быть. Шпала воспитывал двойняшек, Сашку и Дашку; оба были здесь – Сашка с потемневшими от крови спутанными русыми волосенками и Дашка в розовом платьице, в двух местах пробитом пулями крупного калибра. Но помимо них здесь было еще двое детишек: какой-то чернявый пацаненок в перекосившихся на испачканной кровью физиономии очках с круглыми, как у Гарри Поттера, стеклами и девчонка чуть постарше Сашки и Дашки, убитая выстрелом в затылок. На журнальном столике со стеклянной крышкой стоял недоеденный торт, валялись испачканные кремом чайные ложки; еще здесь имели место четыре стакана с остатками пепси-колы, ваза с нетронутыми фруктами и полупустая коробка шоколадных конфет. «Гости, – сообразил Кастет. – Это к ним соседские, наверное, детишки в гости пришли. Торт, пепси, мультики, конфеты... Просто детки оказались не в то время не в том месте. Просто им сильно не повезло... Ах ты сучий потрох, что ж ты творишь?»
Он попятился; что-то звякнуло под его ногой и с тихим рокотом покатилось по паркету. Кастет подпрыгнул от неожиданности, оглянулся и увидел пистолетную гильзу. Трогать ее он не стал: и так было видно, что гильза импортная и очень крупная – похоже, что от патрона сорок пятого калибра. Кто-то пришел сюда вооруженный крупнокалиберной пушкой с глушителем и устроил кровавую бойню.
Повернув голову, Кастет снова вздрогнул. Слева от него на кремовой, идеально гладкой и ровной стене кривыми подплывающими буквами было выведено «ДО СЕДЬМОГО КО». Написано было кровью, и притом совсем недавно: некоторые буквы все еще влажно поблескивали в мягком свете торшера.
Кастет почувствовал, что ему хочется громко, на весь дом, на всю Москву, завыть и так, с воем, очертя голову кинуться прочь из этой заваленной трупами квартиры. Остановила его только мысль о возможном чуде: умный, хитрый, изворотливый Шпала мог выжить, мог что-то рассказать, а может, даже посоветовать.
Пятясь, он вышел из гостиной и двинулся по ярко освещенному коридору в сторону кабинета, откуда по-прежнему слышалась негромкая фортепианная музыка. На ходу он оглянулся через плечо – ему показалось, что позади что-то шевельнулось. Но там никого не было, кроме распростертого на полу тела домработницы; Кастет скрипнул зубами и двинулся дальше.
Дойдя до двери туалета, он снова остановился. Дверь была слегка приоткрыта, позволяя ему увидеть, что в сортире, как и в остальных комнатах, горит свет. Кастет вздрогнул, увидев в двери на уровне своей груди аккуратную круглую дырку. Он толкнул дверь и тут же об этом пожалел: там, в туалете, сидела жена Шпалы, Ирина. Выпущенная сквозь дверь пуля пробила ей горло; Кастет успел заметить широко открытые глаза на неестественно бледном, обескровленном, запрокинутом кверху лице, тяжелый от крови шелковый халат, молочную белизну обнаженных бедер и упавший на пол тяжелый глянцевый каталог. В следующий миг его замутило от этого зрелища, и он поспешно закрыл дверь.
Шпала, как и следовало ожидать, находился у себя в кабинете. Здесь царил интимный полумрак; в углу, на специальной полочке, подмигивал и переливался цветными огнями музыкальный центр, на столе поблескивала бутылка французского коньяка. Шпала сидел в глубоком кожаном кресле за письменным столом свесив набок размозженную крупнокалиберной пулей голову. Руки его лежали на столе, правая сжимала никелированный браунинг. За спиной у Шпалы было занавешенное желтой портьерой окно; Кастет закусил губу, увидев на портьере огромную неровную кляксу, при таком освещении казавшуюся черной, как мазут. Ясно, это был никакой не мазут; Кастет понял, что Шпала ему уже ничего не скажет, и, пятясь, вышел из кабинета.
В коридоре ему стало совсем скверно. Кастет привалился плечом к стене и закрыл глаза, пережидая приступ дурноты. Его мутило со страшной, пугающей силой, все тело покрылось липкой холодной испариной, в ушах звенело, и хотелось вернуться в кабинет, вывернуть из мертвых пальцев Шполянского пистолет и застрелиться к чертовой матери, чтобы покончить с этим кошмаром раз и навсегда.
Тошнота и слабость никак не проходили. Кастет повернулся к стене спиной, прижался к ней лопатками и обессилено съехал по ней, опустившись на корточки. Глаза его по-прежнему были закрыты, сердце тяжело бухало где-то у самого горла. «Туча, – думал. Кастет, – Туча, Туча... Неужели все это твоя работа? Неужели это ты, братан? Что же они, суки, с тобой сотворили! Что же мы с тобой сделали, Туча... Уж лучше бы тогда посадили не тебя, а меня. Я ведь, как пионер, был к этому всегда готов – всю жизнь, лет, наверное, с четырнадцати. А меня так ни разу и не взяли – наверное, потому, что ты принял на себя все наши грехи, все причитающиеся на нашу долю беды. Этакий Христос местного значения, принесенный в жертву не ради всего человечества, а ради четверых дураков, которые того не стоили... Ты же был самым лучшим из нас, Даллас говорил правду, это не должно было случиться с тобой... Туча, Туча, что же ты наделал? Что же все мы натворили?»
Он открыл глаза. Минутная слабость прошла. Никакого Тучи больше не было – во всяком случае, того Тучи, которого они когда-то знали. Не было Тучи, и Далласа, и Шпалы больше не было; был одержимый жаждой мести маньяк, были Кастет с Косолапым, их жены и близкие, и был простой выбор: или – или. Или они, или этот кровавый подонок, окончательно утративший человеческий облик...
– Я тебя достану, падло, – сказал Кастет, оттолкнулся от стены и встал одним плавным, хорошо рассчитанным движением. – Не жить тебе, сука. Восемь лет на зоне – не причина, чтобы такое творить, понял?
Вместе со злостью вернулась способность соображать. Кастету вдруг стало интересно, по какой такой причине этот кровожадный отморозок не закончил свою надпись, почему вместо «До седьмого колена» написал только «До седьмого ко»? Или это ему просто почудилось с перепугу?
Ступая твердо, но бесшумно, Кастет пересек коридор и снова заглянул в гостиную. Первым делом в глаза ему бросился пустой синий прямоугольник телевизионного экрана: кассета с. мультиками кончилась, видеомагнитофон негромко шуршал, в автоматическом режиме перематывая ленту. Видеомагнитофон!
Кастет с трудом удержался от досадливого восклицания. Как можно быть таким тупым? Сколько проигрывается кассета – час, полтора? Когда она включилась, все были еще живы. Он, Кастет, находился здесь уже минут десять; даже если предположить, что убийца вошел сюда сразу после начала мультфильмов, что представлялось Кастету сомнительным, то разминулись они совсем чуть-чуть. А если вспомнить десятиминутный период, в течение которого вход в подъезд никем не охранялся, если добавить сюда странное поведение дневного охранника, который куда-то ушел, не дождавшись сменщика, у которого внезапно и очень кстати забарахлила машина, если вспомнить, что кровь на стене была еще совсем свежей, когда Кастет впервые увидел надпись...
По спине у Кудиева пробежал нехороший холодок. Медленно, с огромной неохотой он повернул голову,
