Уже начался новый день, о чем свидетельствовали стрелки часов. А новый день, как понимал генерал Потапчук, принесет новые проблемы.
«А сколько времени я без сна? – подумалось ему, – Нет, кажется, я спал у себя в кабинете, спал, сидя за столом, спал в машине. Но это был странный сон, всего по тридцать-сорок минут. Лишь успеваешь уснуть и проснуться, а самого сна как не бывало. И, возможно, из-за этого я так оплошал сегодня. Ну да ладно, отвечать за допущенные ошибки мне не привыкать. Я отдавал приказы, я и понесу ответственность. Не ошибается только тот, кто ничего не делает», – с горечью рассудил генерал.
Все-таки самым любимым местом Глеба Сиверова в этом мире была тихая мансарда в арбатском переулке.
Здесь он чувствовал себя как дома. Именно «как», потому что домом это было назвать сложно. Здесь ничего не говорило об уюте, все было приспособлено лишь для работы, работы странной и непонятной на непосвященный взгляд.
Если бы кто-то в его отсутствие побывал на мансарде, он не смог бы понять, чем именно занимается человек, обитающий здесь. То ли художник – но где холсты, краски? То ли бизнесмен – но где рекламные проспекты, книги бухгалтерских учетов? Скорее всего, незваный посетитель пришел бы к выводу, что здесь живет музыкант, на худой конец, меломан или музыкальный критик. Хотя тут не было ни одного музыкального инструмента – лишь записи музыки. Оружие же и специальные приспособления надежно скрывал тайник.
«Человек со средствами, умеющий ценить музыку», – вот и все, что решил бы случайный посетитель.
А Глебу в мансарде нравилось. Здесь он мог спокойно думать, ничто не отвлекало его. И сколько запутанных клубков он размотал, не сходя с места, сидя в этой комнате, к скольким загадкам ощупью подобрал ключи, причем с первого раза! Ведь Сиверов не имел права на ошибку, за ней бы последовали смерти, беды, политические катаклизмы.
Глеб старался не думать о том, что он является той самой пылинкой, которая, упав на чашу точнейших уравновешенных весов, сдвинет их, и стрелка сойдет с нуля. Он старался не думать, что временами является той самой каплей, которая переполняет чашу, и от его решения, от его расторопности зависит не только его собственная судьба, судьба его семьи, но и судьбы многих миллионов людей, судьба, можно сказать, целого государства. Он просто делал свою работу как умел, и навряд ли кто-нибудь сделал бы ее лучше, чем агент по кличке Слепой.
Сейчас его никто ни о чем не просил. С генералом Потапчуком он расстался совсем недавно. По всему выходило, что он имеет право отойти в сторону, удалиться, как мавр, сделавший свое дело, открыть поле для игры огромной, всесильной организации. Пусть Потапчук со своими аналитиками и тактиками анализирует, передвигает фигуры по этому полю, выстраивает хитроумные комбинации, проводит атаки. Ведь против него действует такая же могущественная организация, вот и пусть воюют эти два гиганта. Но Глебу не давала покоя мысль о том, что воюют они не столько друг против друга, сколько против одного- единственного человека – доктора Кленова, – который оказался в незавидном положении пешки в большой игре.
«От него ничего не зависит. Нет, нет, я не правильно рассуждаю… – решил Глеб, – они воюют не против Кленова, все воюют за. Потапчук и ФСБ вроде бы пытаются его защитить, но получается все наоборот – они вновь и вновь его подставляют, рискуют им, используют в качестве наживки, даже не желая того. Да, ФСБ пытается выстроить броню вокруг ученого, непробиваемую, толстенную, а противник изобретает снаряд, способный эту броню пробить. И никому дела нет до того, что Кленов имеет право на самостоятельное решение. Никто не спрашивает его согласия, не интересуется, готов ли он выступать в качестве мишени. А тот, кто не имеет свободы маневра, заведомо обречен на проигрыш, потому что он не диктует правила игры, а вынужден подчиняться правилам, предложенным расторопным противником».
И только сейчас Сиверов вспомнил, что не убрал сумку в тайник. Это явилось как бы знаком, что он еще не все сделал.
"Мало.., мало, – подумал Сиверов. – Мы продвинулись всего лишь на шаг. А сколько этих шагов впереди?
Горизонт-то отходит, когда к нему пытаешься приблизиться. Гидравичюс, Алекс – это лишь два маленьких шажка, я бы сказал даже, ложные шаги, шаги к ложной цели, когда ты не идешь вперед, а всего лишь отходишь в сторону, давая дорогу настоящему убийце. Конечно, Потапчук тоже понимает это, не так он прост, чтобы его провели подобным трюком. Надо все же с ним поговорить…"
И Глеб скрепя сердце взял трубку и набрал номер генерала. Тот ответил мгновенно, словно держал трубку включенной у самого уха.
– Да, это я.
– Что-нибудь новое?
– Алекса взяли.
– Я в этом не сомневался. Он что-нибудь сказал?
– Нет. Его взяли уже мертвым. Ты сейчас где?
– У себя. Я хотел бы завтра быть на похоронах академика.
– Что ж, тебе никто не может этого запретить.
– Расписание не поменялось? – поинтересовался Глеб.
– Я же не давал тебе распорядка, откуда ты его получил?
– Он у меня есть, и этого достаточно. А что наш ученый? Когда он придет проститься с Лебедевым?
– Он будет на гражданской панихиде, в Академии наук.
– Понял.
– Возможно, что потом он приедет на квартиру к жене и дочери.
– Но, как я понимаю, это будет после похорон?
– Что, Глеб, тебя смутило мое слово «возможно»?
Я попытаюсь его отговорить, но, скорее всего, это нереально.
– Я хотел бы, Федор Филиппович, чтобы вы держали меня в курсе всего.
– Постараюсь. Хотя, прости, особого смысла в этом не вижу.
– Я понимаю… Вы предпринимаете все меры предосторожности, но и я не окажусь лишним в обойме.
– Что ж, Глеб… Единственный правильный совет, который я могу тебе дать, так это хорошенько сейчас выспаться.
– Сами-то вы, небось, ему не последуете, – усмехнулся Сиверов.
– Увы, – отозвался генерал. – Слишком много дел, мелких и крупных.
– Ладно, посплю за двоих – за вас и за себя. Всего хорошего, – пошутил Сиверов и отключил телефон.
Да, генерал Потапчук не рисовался, когда говорил, что и этой ночью ему вряд ли придется поспать. Ехал он не к себе домой, не в управление, а в президиум Академии наук – туда, где завтра должна была состояться гражданская панихида по академику Лебедеву.
Академики и член-коры – люди пожилые, поэтому такие мероприятия были отработаны в Академии наук до мелочей. Если бы не Иван Николаевич Лебедев скончался, то через пару недель, месяцев это случилось бы с другим ученым преклонного возраста, так что инвентарь для похорон, припрятанный в подвале, недолго простаивал без дела. Как минимум, пару раз в месяц его выносили в большой актовый зал, где происходили гражданские панихиды.
Фотографию академика увеличили и вставили в переходящую от одного усопшего к другому черную дубовую рамку. Еще одна фотография, поменьше, стояла на столике в фойе. В вазе перед ней рассыпались цветы, зеркала были закрыты черными полотнищами, шторы на окнах плотно сомкнуты.
Генерала Потапчука встретили у входа двое его людей, дежуривших здесь уже около двенадцати часов.
– Покажите помещение.
Федор Филиппович поднялся по мраморной лестнице в актовый зал. Там царил полумрак, в большой хрустальной люстре горело лишь несколько лампочек.
– Зажгите свет, – распорядился генерал. – Весь свет.
