Четырех тел в мешках перед троном больше не было. Все было, как и предсказывал Сатклифф: как только похититель был уничтожен, похищенные вернулись туда, откуда он выкрал их. Удерживавшие их в чужом времени энергетические потоки исчезли, и все четверо тут же, словно до того стянутые туго натянутой резиной, были отброшены на свои места в истории: один продолжил настраивать свой инструмент, другой окунул кисточку в тушь, третий бережно перевернул пергаментную страницу, четвертый похлопал по крупу своего коня, проверяя сбрую. Они ничего не заметили. Для них тягостные дни пленения, наркотического дурмана и утомительных перевозок с места на место обернулись долей секунды, которая еще некоторое время отзывалась в сознании непонятной угнетенностью и дурным самочувствием. Но, не зная об источнике этой дурноты, они не придали ей никакого значения. Во всяком случае, в истории не осталось сведений о том, чтобы их это как-то обеспокоило.
Мы огляделись.
В стенах помещения, прежде гладких и ничем не украшенных, теперь было множество дверей. Все они были разные. Это было очень странное зрелище: деревянные, стальные, каменные, пластиковые двери разной ширины и высоты – и больше ничего, голый камень.
Мы двинулись в обход зала. Я дергал за ручки там, где их можно было дернуть, пытался поворачивать там, где их можно было повернуть, нажимал там, где на них предполагалось нажимать. Двери не открывались.
Но тут вдруг Святослав Ингварьевич быстро, обгоняя нас, зашагал вперед, пропустив несколько дверей, и остановился у низенькой деревянной дверцы, искусно обитой коваными железными полосками с круглыми клепками. Притолока и косяки дверцы были сделаны из массивных деревянных брусьев, так странно смотревшихся на черном камне стены (казалось, брусья буквально вросли в камень). На левом косяке, примерно от уровня моего бедра и до роста взрослого человека, шел неровный ряд зарубок.
Святослав левой рукой наклонил ножны, правой отвел сверкающий, будто и не был он только что покрыт отвратительной черной кровью, меч, ловя окованное бронзой устье ножен, со стуком вогнал внутрь длинное лезвие и бережно провел по зарубкам ладонью.
– Это батя мой зарубки-то делал, – объяснил он мне. – Вот это мне три года. А последняя – шестнадцать стукнуло… Батю-то убили потом, – объяснил он Сатклиффу, и Стивен сочувственно похлопал князя по плечу.
Святослав взялся за кованое дверное кольцо, толкнул дверцу, и она открылась.
Все замерли.
Князь наклонился, просунул голову в дверцу. Я заглянул через его плечо. За дверцей было небольшое помещение, освещенное дневным светом из узких окошек. Вдоль обшитой досками стены тянулась деревянная лавка; в углу на лавке грудой были свалены какие-то темные одежды, то ли суконные, то ли войлочные. Из-за двери пахло дымом, сеном и хлебом. У меня даже голова закружилась – давненько не ощущал я таких запахов…
Святослав прислушивался. Там, за дверцей, слышались откуда-то с улицы возбужденные мужские голоса; длинно и зло заржал конь.
– Куда-то наши собираются, – объяснил мне юный князь. – Слышишь, коней выводят… Надо мне с ними.
Он повернулся, долгим взглядом обводя наши лица.
– Прощайте, братие, – проговорил он наконец. – Сделали мы с вами дело великое… Храни вас Господь. Не поминайте лихом раба Божия Святослава…
– Ступай с Богом, князь, – сказал ему Реостат. – Всего тебе…
Святослав, снова поворачиваясь к дверце, глянул на меня и подмигнул.
– А то идемо сы мною, Киме? – прошептал он, впервые за все эти дни – не на линке. Я улыбнулся ему. Князь наклонился, проходя сквозь дверь, и прощально махнул нам с той стороны. Дверь стукнула, закрываясь.
Я машинально толкнул ее снова. Дверь была наглухо, неколебимо закрыта. Никаких звуков из-за нее уже не доносилось.
– Поневоле поверишь в сверхъестественное, – пробормотал Дик. – И что Хозяин был Сатаной…
– Психоэнергопластика, – замотал головой Сатклифф. – Ну, психократические эффекты действия больших энергий. Мы разве знаем, сколько энергии концентрировал он здесь? Мы разве представляем, что такое эти Жилы Силы? Это потоки энергии невероятных значений! Да, для нас это выглядит как знакомые двери, но кто знает, что происходит в действительности? Это просто наше сознание так оформляет портал, который перед нами открывается. Естественно, что первыми портал видят те, кто был сюда перенесен через такие же порталы, и те, кто слышал звонок или зов. Разве эти звонки – не такое же сверхъестественное, на первый взгляд, явление? А как кто из вас попал сюда? – повернулся Сатклифф ко мне и Като.
– Услышав зов, я вышел во двор, – ответил Като. – Мой старший брат отдыхал от похода в своем доме в Ономура, и я был с ним. Я вышел во двор, прошел двери левого флигеля, но вышел не во флигель, а в тот лес… и побежал.
Я кивнул.
– То же самое. Спускался на лифте, но вышел в лес…
Мы двинулись дальше, и сын самурая Куниэда Като, чьи мечи уже покоились в ножнах, обгоняя нас, прошел несколько запертых дверей, остановился, раздвинул обтянутую рисовой бумагой деревянную рамчатую дверь и обернулся к нам с сияющими глазами:
– Это вот и есть дом моего брата в Ономура!
Я взглянул за дверь. В маленьком дворике под скучным весенним дождем качались черные ветки двух старых искривленных деревьев. За ними виднелась полутемная галерея под темной от времени и сырости крышей и такие же бумажные двери в противоположное крыло дома. Капли звонко шлепали по воде, скопившейся в выбитых дождем круглых ямках в сером крупном песке под скатами крыш. Воздух из-за двери шел влажный и теплый.
–
–
Куниэда улыбнулся мне и мельком оглядел себя.
– Нужно будет где-то быстро спрятать эту одежду, пока меня никто не увидел, – сказал он всем нам, обнажая в улыбке два крупных передних зуба, и склонился в глубоком прощальном поклоне. Затем повернулся, шагнул на мокрые доски за дверью и снова улыбнулся каждому из нас, задвигая дверь за собой.
Мы немного постояли возле бумажной двери. Бумага по-прежнему была ровно освещена с той стороны, но теперь за ней не ощущалось никакого движения и не было слышно ни звука. Я коснулся ее рукой: бумага, только что заметно изгибавшаяся и колебавшаяся под руками Като, была теперь каменно- твердой, непроницаемой.
А к следующей двери шагнул уже Сатклифф. Она была из толстого, совершенно непрозрачного темно-зеленого волнистого стекла в белой металлической раме.
– Это дверь моей спальни – там, дома, в Брэйн-Сити, – просто сказал он. – Раз уж все так кончается, и мы можем вернуться домой… я пойду, ребята. Спасибо вам всем – и до встречи. Я еще надеюсь повидаться кое с кем из вас. Рыжий, позвони. Ты помнишь, у нас с тобой еще много дел. И заезжай, как сможешь.
Мы по очереди пожали ему руку, и он, сунув свой музейный ятаган под мышку, исчез за дверью, за которой было темно: на Компе в это время была ночь.
Потом было около десятка разнообразных дверей, которые не открывались, и, пропустив последние три из них, Робин Локсли по прозвищу Ланселот, засовывая в ножны под курткой свой страшный тесак, прямиком направился к закопченному и как будто даже оплавленному овальному люку, на поверхности которого выделялась блестящая, как будто никелированная, панель размером с человеческую ладонь.
– Вот и мой дом за этой дверью, – неторопливо сказал нам разведчик, поправляя и укрепляя свое снаряжение, подтягивая ремешки и натягивая на голову капюшон. – Это выход из нашего общежития на базе – ну, где мы ночуем, когда дежурим… Пора и мне, братцы. Раз уж мы дело сделали…
Он посмотрел на опустевший трон, и смуглое лицо его омрачилось.
– Жалко, Фродо не увижу… Надо бы с ним попрощаться. Ну да ничего. Мы с ним в одном потоке времени… спишемся, созвонимся, а может – и увидимся когда.
