Я понял, что люди, сидящие за столом, произнесли это одновременно.
Война или рабство.
Как скажете. Учитель!
Молния осталась над столом. Но внезапно дошло, что, не дрогнув, она повторилась. С Нямом не спорил никто. Незыблемость родовой школы была налицо. И тут я глубоко понял, что Ням решит все, касающееся корейцев и своей Школы. А японцы. Кто сможет запретить войну? Это та война, которая может кончиться только победой одной стороны.
Чужой человек вышел вместе с Учителем. Я почувствовал, что подобен выжатой мокрой тряпке. Силы ушли неизвестно на что. Заснул прямо за столом.
Меня толкнули в плечо. Рядом стояли Юнг и какой-то маленький кривоногий кореец.
Серый! — Юнг ухмыльнулся — На! Это твой ученик. Делай с ним, что хочешь. Украинец учит корейца корейской Школе — Юнг хохотнул и вышел из комнаты.
Я оглянулся и понял, что мы наедине с моим первым общинным учеником.
ГЛАВА 24
Утром Юнг толкнул меня в бок.
Ну ты и спишь! — сказал он.
Да у нас в городах все так спят.
Забудь про это! Этикет помнишь?
Святое дело! — ответил я. Спать хотелось жутко.
Поднимайся! — сказал Юнг.
Господи! — произнес я. — Самое мерзкое, что есть на свете, — это дисциплина.
— Ты думаешь, я ее люблю?
Верю, что нет.
Вставай! — Юнг снова пнул меня.
Не так больно!
Больно — не больно, но через пять минут надо быть на площадке. И попробуй только не выйти!
Ты что, совсем плохой? Школа прежде всего! Проснулся я оттого, что проспал. Мерзкое ощущение — когда знаешь, что ждут люди, а по законам школы будить не принято, ждут до последнего, даже если появишься вечером.
Я рванулся на выход. Да, проспал.
Лицо Общины было скучающим. Я ужаснулся. Судя по состоянию, ждали часа два.
Выскочив из тоннеля, я рухнул на колени. У Няма было жестокое лицо. Последнее, что осталось у меня от цивилизации, выветрилось раз и навсегда.
Ням начал говорить. Я не слышал. Ням говорил, это было видно, а я не слышал. Потом стало ясно, что он не говорит, только лишь лицо проявляет небольшую эмоцию сказанного. Ням говорил. Душа начала метаться в панике. Я не понимал. Я уже пропустил очень много. Сидя в толпе учеников, я схватился за голову и дико закричал. Очень хотелось понимать своего Учителя. Что же он говорит? Учитель подошел.
— Сядь! — произнес он. — Закрой рот! Двумя большими пальцами закрой нос, смотри на меня!
Я вдруг успокоился. Понял — нужно сделать, что говорит Учитель. Спокойствие вливалось медленно. Я сделал упражнение.
Губы Учителя оставались неподвижными, но слова звучали четко.
Сядь! — Он указал на мое место.
Спасибо, — ответил я, тоже не размыкая губ.
Война накрыла нас тяжелым вязким плащом. Стало понятно: речь, звук — они ничтожны. Расстояние — это проблема человечества. Расстояние между мной и Учителем стерлось раз и навсегда.
С Юнгом и своим новым учеником я зашел в келью, в которой жил десять лет назад.
Сегодня ночью вы, — объявил Юнг, — пойдете в дальнее убежище. И вы с Кимом будете учиться.
У меня было состояние абсолютной разбитости. Непонятно, зачем я приехал сюда и что со мной. Если есть какие-то проблемы, то почему меня уводят от них и все время сплавляют в дальние места?
Юнг, ведь я не лишний здесь?
Я вообще не знаю, нужен ли ты здесь, — честно признался Мастер.
Куда мы идем?
Учитель приказал тебя отправить в дальнее убежище.
Вы что, избавляетесь от меня
Сергей, Учитель приказал мне тебя отправить в дальнее убежище. Вместе с Кимом. Что тебе еще не понятно?
Когда?
Повторяю! — Было видно, что Юнг злится. — Стемнеет — пойдем.
Опять черный лес. Деревья, которые возникают внезапно. Дальнее убежище — оно действительно дальнее.
'Зачем все это? — думал я, когда мы, спотыкаясь, брели сквозь густую черноту. — Почему нельзя идти днем?'
Шли уже вторую неделю. Ели мало, чтобы легко идти.
И вот дошли.
Такая же нора. Темная, со столом, земляной пол, земляные стены и потолок. Юнг попрощался с нами. И мы остались вдвоем.
Корея. Самая непонятная и удивительная страна. Нет, наверное, не страна. Корейцы — самая непонятная нация. Их угнетали все. У корейцев нет своей культуры. У них половина китайских иероглифов, и вообще китайцы задавили их. Но есть древняя тайная история, передаваемая среди корейцев, не из клана в клан, не из школы в школу, а между обычными семьями простых корейцев.
Легенда гласит, что самая древняя страна — страна Ссаккиссо — была тогда, когда не было ничего. Чтобы было понятнее ориентологам, я скажу: эпоха Каре. Китайцы преклоняются перед иероглифом Каре, который для них означает «совершенство». Это один из немногих иероглифов, сохранившийся в древнем корейском языке. Каре в восприятии Кореи — всего лишь «древность», из которой вышла их гордость, а потом — порабощенность, а еще потом — великая сила. Востоковеды, вас всегда удивлял иероглиф Каре. Разобраться в нем действительно очень сложно.
Что ты хочешь? — спросил я у Кима.
Быть с вами! — ответил он.
Зачем? — спросил я, наливаясь силой Мастера.
Другого я не хочу ничего! — Ким опустил голову.
Украинец учил корейца корейской школе!
Ночь. Я учил Кима, отдавая ему все, что мог. Он был гораздо меньше меня, худее. Он очень хотел знать. Я учил его все время. Учение мы не прерывали даже во сне. Я снился Киму, Ким снился мне. Мы учились…
На рассвете в наше убежище зашел Юнг.
Откуда ты взялся, Юнг? — спросил я. — Ты что, ходишь только по ночам?
Да, — ответил он.
Но почему? Ведь ночью хуже видно.
Потому что ночью больше опасности. Ночь, напряженная и тяжелая, заставляет любить утро и день, в которых очень легко расслабиться и проиграть.
Юнг никогда просто так не приходил. Я ждал любой опасности, о которой мог только догадываться. К опасности не привыкают.
Возьми! — Он протянул мне кусок кожи. Я взял. Кожа была мягкая, даже слишком.
Что делать с этим, Мастер? — спросил я.
