Прочитай!
Я поднес древние письмена к светильнику и узнал только несколько иероглифов.
Не понимаю, Мастер! — жалобно шепнул я.
Всмотрись!
Но только пара иероглифов! — снова пожаловался я.
Значит, — сказал Юнг, — будем учиться языку. Но запомни, — продолжал он, — выучиться языку невозможно, ибо язык — это колыбель. Язык — то, что рождается в восприятии мира. Ты потерялся. В этом мире ты не выучишь никакого языка. Твой язык у тебя украли.
Наш язык учить поздно. Учи, что сможешь, а потом думай, как сможешь.
Мы много недель вгрызались в древний язык эпохи Каре.
Меня сейчас легко упрекнуть. Эпоха Каре не имела языка, утверждают историки. Нет, эпоха Каре имела язык, и я с Кимом учил его, но Киму было легче, он был кореец.
Больше месяца мы сидели в норе. Юнг приносил нам еду. Соленая вода Охотского моря нас питала. Соль была не нужна.
Первый снег дал напиться вволю. Какой бы Ян ни был в соленой воде, все-таки хотелось сладкой водицы. Снег напоил нас, как медом.
Юнг появился призраком. И снова ночью,
Ну что. Серый, ты чему-нибудь научился?
Хватит! — ответил я, повернувшись к нему. — Ты достал меня! Я устал быть вторым сортом. Да, научился! Если хочешь, можешь сейчас сразиться со мной.
Ну-ну! — усмехнулся Юнг. — Вторым сортом людей сделать невозможно. Свой сорт они выбирают сами.
Что дальше?
Сегодня идем к Учителю, — сказал он, бережно сворачивая и пряча за плотную одежду кожаные письмена.
— Хорошо, пойдем.
Ночь стала моей второй жизнью. День — время для сна. Но мы возвращались не той дорогой и не в Общину.
Юнг, куда мы идем?
Я же сказал — к Учителю.
А Учитель где?
Сейчас придем.
На Кима было жалко смотреть. Он уставал. Когда Ким отстал, я шепотом спросил у Юнга, а он громко захохотал.
Когда же ты поймешь, что тебе не нужно шептать? Закрой рот, а нос — двумя большими пальцами.
Фу, черт! — выругался я и, перестав дышать, четко задал ему вопрос.
Зачем, — спросил я, — мы тягаем с собой Кима? Он не готов.
А ты готов?
Не знаю, — ответил я, — но он не готов. И если будут трудности, Ким больше кандидат в покойники, чем я.
Ты начал задавать слишком серьезные вопросы, — ответил Юнг. — Если он будет покойником, значит, так надо. Если ты — это тоже надо. Если я — может быть, надо еще больше! А Учитель должен жить!
Извини, Мастер, я никогда не разберусь в этих сумасшедших сосновых волнах, но я верю и душа моя успокаивается.
Значит, будет так, как будет!
Я понял вдруг — мы скоро придем.
Две ночи, — ответил Юнг.
Опасность я почувствовал первым.
Мы отсыпались днем, спали много и жадно, потому что ночью идти трудно.
Я мгновенно прижался к земле, притянув Юнга к себе. Ким споткнулся о нас.
Мы лежали до рассвета. И когда серый рассвет дал возможность видеть глазам, мы увидели Кима, который, раскинув руки, лежал в снегу. Во лбу торчал дротик.
Было не холодно. Страх с желанием жить обогревал и забивал все остальные чувства.
Юнг поднял голову. Внимательно всмотревшись, он выдавил из себя:
Вот так, Сережа! Твой первый ученик кончился. Второго ты или найдешь, или не найдешь в этой жизни. У Няма второй — я. Который ты — не знаю.
Выбрав место, где нас невозможно увидеть, и прижавшись друг к другу, мы заснули.
Остальные ночи прошли без приключений. Что было той ночью, непонятно. Казалось, метательный дротик прилетел сам по себе. Я не увидел ни людей, ни движения — ничего…
Сказки начали оживать. 'Лепесток Черного Лотоса'… Легенда, уходящая в древность. Чепуха! Но Ким был мертв, и мы руками рыли землю, холодную, чтобы похоронить его. Ломая ногти, выворачивая пальцы. Чепуха?! Легенда?! История?! А где третий? Он начался и сразу ушел. Вины я не чувствовал, но знал, что дальше будет страшнее. Легенды оживали, выходя из черной ночи. Но в моей душе не было страха. Сердце застывало, превращаясь в холодный камень.
Серая точка впереди. Маленькое убежище. Два шага вперед и поворот вправо. Светильник, который светил для Няма, за счет поворота отбрасывал серую незначительную тень. Мы с Юнгом упали перед входом, выполнив ритуал.
'Зачем же этот ритуал? — подумал я. За время его выполнения нам двадцать раз могли снести голову.
Зайдя к Няму, мы снова выполнили ритуал.
Запомни, ученик, — Ням обратился ко мне, — если ты начал выполнять ритуал и в этот момент не было трагедии либо войны, в момент выполнения ритуала ничто не начнется. И ритуалом ты отдаляешь любую беду, особенно если приближаешься к месту, которое дорого тебе. Если бы все монахи мира в одно и то же время выполняли надлежащий ритуал, в мире бы стало гораздо лучше. Хотя, может быть, потому он еще не развалился, что все монахи выполняют ритуал.
Я понял, что в разговоре Ням ни разу не открыл рта. Но я слышал, понимал, ближе приближаясь к тайнам Общины.
Ким мертв? — спросил Ням.
Его больше нет, — ответил Юнг.
— Ритуал?!
Да, по закону Школы.
Ты вспомнишь где?
— Да.
И в этом была сила Школы.
Я открывал для себя новое и новое, наполняясь знанием.
Хотелось учиться, но безумная война остановила во мне ученика, и, скособочившись, я рос, превращаясь в Воина, который не умеет проигрывать.
Страна, которая вырастила меня, напомнила о себе, о своей непостижимости и безумном величии.
Контрразведка. Она охотится за теми, кто пытается узнать наши секреты. У нас, наверное, действительно много секретов. Ни разу наша страна не задумалась по-настоящему о тех людях, которые могут спасти мир. Но мир миром… Слово «мир» мелькает на плакатах, слово «мир» на разных языках мы видим всю жизнь. Мир… Что это? Подойдите и спросите у философов, психологов, психиатров и врачей, которые лечат нас от болезней, спросите у востоковедов, что означает слово «мир». Это слово я понял на следующем рассвете.
Мы пробыли с Нямом несколько недель. Он рассказывал удивительные вещи. Я постигал медицину, постигал философию, секреты Школы. Страх ушел, потому что я находился с человеком, который дал мне жизнь. Родиться — это просто. Мне очень хотелось в маленькой землянке, чтобы моим отцом был Ням.
