Мир наизнанку

столицы — холм Подножие Неба. Утром и вечером, когда солнечные лучи почти горизонтальны, игра светотени на гранях исполинского октаэдра рождала иллюзию полета: храм будто парил невесомо в воздухе, и казалось, что даже легкий ветерок может унести его в небесную синеву.

На самом деле храм, по преданию, построенный самими Сверкающими, прочно стоял на вершине холма, опираясь на мощный, глубоко уходящий внутрь Подножия Неба фундамент, который насквозь прорезал по центру узкий вертикальный колодец, достигавший горизонта пустот и пещер под холмом, запутанным лабиринтом тянущимся на многие лиги. Трудно сказать, какую цель преследовали строители колодца, но последующие поколения жрецов приспособили несколько пещер под храмом для тайного узилища. Последняя неудачная операция жреца белой мантии Пала Коора против иномирянина Рангара Ола не только стоила жрецу сана, ранга и прочих регалий, но и привела его прямиком в секретную тюрьму храма.

Свет от магического огня с трудом развевал холодный мрак узкой длинной камеры с неровными влажными стенами и косо уходящим вверх потолком, с которого время от времени капала ледяная вода. У одной стены стоял полусгнивший деревянный топчан с охапкой прелой соломы вместо матраса и шкурой какого-то древнего животного вместо одеяла, у противоположной в каменном полу была выбита дыра для отправления естественных надобностей. Третью стену замыкала массивная железная дверь, замок которой хранил Заклятие Сверкающих, так что открыть его без особого ключа было невозможно ни обычным, ни магическим способом.

На топчане под шкурой скорчился бывший жрец, а нынче тайный узник Пал Коор. Холодный сырой воздух змеями заползал под шкуру и одежду, вызывая противным, трясучий озноб, от которого не было ни защиты, ни спасения. Третий день его мучил все усиливающийся кашель, и Пал Коор знал: долго в таких условиях он не протянет.

При аресте и обыске ему чудом удалось скрыть на теле миниатюрное магическое зеркальце, приклеив его клейким листом тюмархи к ноге в области паха. Обычно хорошо вышколенные тюремные надзиратели таких огрехов не допускали, но тут, видимо, подспудно сыграла роль личность их бывшего шефа, карающей десницы Сверкающих, внушавшего едва ли не больший трепет, чем сами Сверкающие.

Но и с зеркальца толку было мало; вызвать кого-либо из друзей или родственников-покровников он опасался, ибо слишком высока была вероятность немедленного доноса; да и были ли у него друзья? Понятия «друг», «дружба» давно утратили смысл в их среде… А покровники, небось, трепещут сейчас, как листва на ветру, молясь Сверкающим, чтобы их миновала его, Пала Коора, участь… Да. Тем более что его скорее всего, как водится в таких случаях, объявили безвременно умершим, а тело, чтобы избежать всех этих покойницких ритуалов, якобы отправили в Цитадель, ибо такова воля Сверкающих… Одного лишь человека не боялся Пал Коор, одному верил, но Квенд Зоал почему-то молчал, не отвечая на вызовы, будто разделил участь бесславно павших восьмерых солдат касты… Это было странно, потому что он должен был почувствовать смерть столь близкого человека, названого сына, в котором Пал Коор души не чаял, он всегда чувствовал смерть гораздо менее близких людей…

Вызов пришел на пятые сутки пребывания Пала Коора в темнице, хотя ему казалось, что прошли месяцы. От зеркальца вдруг пошло ощутимое тепло, и даже мерзкий озноб на какое-то время отступил.

…Волна света, тусклого, но теплого — от костра, прошла сквозь прозрачную мембрану зеркальца и наполнила собой камеру; Пал Коор судорожно вздохнул, подавшись вперед, к теплу.

— Здравствуй, Пал, — прозвучал тихий, с болезненным выхрипом голос, и сердце узника сжалось: Квенд перестал походить не только на самого себя, но и вообще на человека, превратившись в тень, бесплотный дух, призрак… и лишь глаза пылали неутоленной жаждой мщения и смерти. — Где ты и что с тобой?

— После неудачи на Алфарском перекрестке я впал в немилость, меня лишили сана со всеми вытекающими последствиями и заточили в тайные подвалы храма… А как ты? Почему так долго не отвечал?

— Я был ранен, едва ушел… Несколько дней провалялся без сознания. Сейчас понемногу отхожу.

— Где ты?

— В пяти лигах к северу от Алфарского перекрестка. Тарха, на котором бежал, я убил, чтобы было чем питаться. Так что мясо пока есть, с голоду не подохну. Как только оклемаюсь, пойду следом за чужаком. Если что меня и остановит, то только смерть.

— А моя уже близка… скоро, скоро отправляться мне на небесный остров.

— Но… как они могли?! Ты ведь был верен им, как никто другой! Как же они посмели?! — Квенд захрипел и задергался, на губах выступила розовая пена.

— Верность не есть самоценна, она должна подкрепляться деяниями во благо… а коль не способен ты на такие деяния, так и верность твоя ни к чему…

— Это… это неправильно! Это не может быть правильным!

— Тем не менее, Квенд… сын…

— Но ты мне нужен!

— Если б я смог… впрочем, погоди. У тебя ведь есть Магический Кристалл. А у меня — магическое зеркальце, хоть и крошечное, но способное принимать… Квенд! Надо попробовать! Я знаю многое, чего не знаешь ты, да и вообще знающих это можно пересчитать по пальцам. А теперь слушай. Достань камень… так. Сложи руки, как я показываю, и в эту ложбинку между пальцами положи Кристалл… хорошо. Встань и подними вытянутые руки на уровень глаз… вот так. А теперь повторяй за мной…

Когда на следующее утро надзиратель принес завтрак, то обнаружил, к своему ужасу, что камера с государственным преступником Палом Коором пуста.

Костер догорал; небо на востоке начинало наливаться светом, и легкий предутренний ветерок игриво зашелестел листвой. У костра крепким сном спали двое: пожилой седовласый мужчина, закутавшийся в меховой плащ, и мужчина помоложе, невероятно худой, с бледным изможденным лицом, даже во сне время от времени искажаемом нервным тиком.

Это были Пал Коор и Квенд Зоал. Одного официально объявили умершим (участь многих тайных государственных преступников), второго — пропавшим без вести. Сам того не желая и даже не подозревая об этом, самим фактом своего существования Рангар Ол обрек их на жуткую участь… и теперь они усугубляли ее, поскольку выжили, и в сердцах их неугасимо пылала ненависть, и они готовы были продолжать борьбу.

Иногда чудесное спасение того или иного «плохого» человека кажется ошибкой судьбы, не правда ли? Но так ли обстоит дело в действительности? И дано ли нам знать Замысел?

Квенд проснулся первым, страшные глаза его смягчились, когда он взглянул на спокойное, порозовевшее, ожившее лицо Пала Коора. Сбегав к ручью — умыться и набрать воды, — он подкинул в костер несколько толстых веток и принялся жарить мясо тарха.

Соблазнительные запахи разбудили Пала Коора; он высунул голову из-под плаща, удивленно огляделся и, вспомнив все, умиротворенно улыбнулся.

— Пусть утро возвестит хороший день, — сказал он, сладко потянувшись. После ночлега у костра на свежем воздухе он чувствовал себя так, будто сбросил десяток лет.

— Возвестит, возвестит, — хмыкнул Квенд, — особенно ежели мы хорошо поедим и обмозгуем, как нам быть дальше.

— Обмозгуем, обмозгуем, Квенд. Две головы лучше, чем одна. Но, клянусь небом, я никогда не думал, что это так хорошо — проснуться утром в лесу у костра!

— Уж куда лучше, чем в темнице. Гляжу, ты ожил. Пал, — куда и подевались дрожь и кашель!

— Я давно не чувствовал себя так хорошо. Но и тебе не помешало бы восстановить утраченные кондиции.

— Меня сжигает внутренний огонь, Пал. И погасить его может только смерть. Но ты прав, конечно.