Иногда Глеб жертвовал дневным сном, чтобы прогуляться по лесу. Он хорошо изучил окрестности – знал, где орешник, где ягоды, где грибные места, где цветочные поляны, а где гиблые болотца. Гулял всегда один, отдыхая от людской суеты, разговоров. Леса стояли пустые: молодежи в Васильках почти не осталось, а старики по грибы и ягоды ходили редко. Новоявленные богатеи еще не успели освоить свои владения – наезжали урывками, погулять, в баньке попариться, – за ворота не выходили, кутили на территории своих «поместий». А рабочим и вовсе недосуг было по лесам шляться, так что Глебу никто не мешал. Он часами мог сидеть у костра, глядя на языки пламени, слушая треск сосновых веток, вдыхая ароматный дымок... или бродил без цели, любуясь вековыми березами, могучими дубами, валялся в горячей от солнца душистой траве. Красота...
Теперь и это его не радовало. Сырая летняя ночь в Васильках, столь любимая им ранее, действовала ему на нервы. Раздражал его и старик, к которому он пришел за ключами от дома – своим кряхтеньем и медлительностью. Дед долго шарил в ящике самодельного комода, пока у Глеба не лопнуло терпение.
– Помочь, что ли? – сердито спросил он.
Старик наконец дал ему связку ключей на огромном ржавом кольце, и это кольцо тоже раздражало Глеба, как и плохо прибранная горница, и подслеповатая, глухая старуха, перебирающая какие-то тряпки.
Ключи Глеб брал у старика просто для порядка, потому что замки на доме и сарае легко открывались шпилькой или гвоздем. Но... приходилось соблюдать ритуал.
Он с облегчением вышел на порог, вдохнул полной грудью и зашагал по грязной, разъезженной телегами улице к далекому деревянному дому у самого леса. В доме были две комнаты, тесные сени и одна печка, огромная, в полстены. Глеб раскрыл ставни, окна, впустил в горницу свежий запах мокрой хвои, трав...
Эх, кабы знать тогда, как все обернется, – бежал бы прочь, не раздумывая, без оглядки. Горько, тошно было Глебу, но даже в страшном сне не приходило к нему видение будущего кошмара.
В темном углу висели образа. Глеб смел с них паутину, зажег масляную лампадку. Мерцающий огонек осветил бревенчатые стены – все веселее. Электричества в доме не было, провода давно обрезали за неуплату. Дом строил сын старика, а потом подался в поселок, там женился, уехал с женой в город.
Глеб подошел к образам, до боли всматриваясь в желто-коричневые, блестящие от лампадки лики святых... ничто тогда не предвещало беды, ничто не подсказало сердцу: «Беги! Спасайся...» А может, и правильно? Кому, как не святым, знать, что кому на роду написано? От судьбы не убежишь.
Помнится, Алиса говорила про трех «небесных прях». Которая из них обрезает нить жизни? Атропос?.. И как это люди не запутаются во всех богах, святых, ангелах и прочих мифических существах?
«О чем я думаю? – спохватился Глеб. – Разве мне не все равно? Разве для меня не все кончено?»
Тогда он еще не знал, что ждет его. И что предел страданий может отодвигаться...
Всеслав и Ева вернулись домой под утро, уставшие и недовольные.
– Я сварю пельмени, – сказал Смирнов, который уже не хотел есть.
Чувство голода достигло своего пика еще в Новой Деревне, потом медленно пошло на убыль и стихло.
Ева наполнила ванну, легла, стараясь не уснуть в теплой воде. Оказывается, она таки впала в легкую дрему, потому что вздрогнула от стука в дверь.
– Кушать подано! – крикнул Славка. – Ты не спишь?
– Боже, как хорошо дома...
За столом она немного оживилась, выпила вина.
– Я думала, мы навсегда останемся в этих Васильках, – простонала Ева, заставляя себя проглотить пару пельменей. – Знаешь, что я поняла? Сыск – не женское дело.
Славка молча кивнул. Конечно! Проездить всю ночь по проселочным дорогам, и без толку! Глеба они так и не нашли. Бригадир второй бригады развел руками: Глеб Конарев отпросился в город на пару дней – и пропал.
– На него это не похоже вообще-то, – с сочувствием глядя на скорбное лицо и траурный наряд Евы, объяснял он. – Глеб хороший специалист, трудяга, и с дисциплиной у него все в порядке. Видать, что-то случилось, раз он не вернулся, как обещал. Он в Васильках дом снимает, я туда ребят посылал: подумал, может, заболел... Дом закрыт, Глеба никто не видел.
– А когда он отпрашивался, в какой день? – спросил Смирнов.
Бригадир свел брови, вспоминая.
– Кажется... чтоб не соврать, дней пять-шесть назад.
– Припомните поточнее, пожалуйста! – взмолилась Ева, прижимая к глазам платочек.
– Кажись, двадцать первого августа это было... – вмешался юркий паренек в тельняшке и строительной каске. – Нам в тот день плитку привезли, а Глебка разгружать не пошел.
– Правильно! – обрадовался бригадир. – Так и было. Двадцать первого числа нам привезли много стройматериалов, а тут Глеб еще начал отпрашиваться... Я не хотел отпускать, но... он меня разжалобил своим видом – бледный, аж синий, как в воду опущенный. Сразу ясно, не в себе парень. И я ему разрешил уехать.
Больше они с Евой ничего от строителей не добились.
– А здесь в Новой Деревне кто-то живет? – полюбопытствовала Ева.
– Почти никто, – равнодушно ответил бригадир. – И зачем только строят, такие деньжищи вкладывают? Во-он тот большой дом заселен, и еще один, с лесным участком. Остальные все пустые стоят.
– И не воруют?
