оборота и сдался. Створка отошла, из нее вылетел застоялый воздух. Чуткий нос разобрал тяжелый душок.
— Вам лучше подождать на лестнице, — сказал Родион, придерживая дверь. — Я зайду первым, осмотрюсь и позову.
— Что там? — сдавленным горлом выдавил Гайдов.
— Пока не знаю. Мне полагается исполнить служебный порядок. Иначе зачем было звать…
Михаил Иванович отступил, вернее, его отшатнуло к соседней двери:
— Только если… Вы уж… Не того… Как-то…
Пояснений не требовалось. Стараясь не раскрывать дверь широко, Родион протиснулся внутрь. Его окатила волна сладковатого смрада вперемешку с дымом отгоревших свечей и острой примесью скипидара. Окно в комнатушке с низким потолком, упиравшимся в скошенную крышу, было наглухо закрыто, сгустив запахи до чрезвычайной степени. Родион закашлялся и постарался не дышать. Самое главное — не упустить мелких деталей, какие могут указать, что здесь произошло.
Не отходя от порога, Родион осмотрел приют художника. Дневного света вполне хватало. Тесная квартирка не могла обходиться дороже пяти рублей в месяц. Да и то дороговато за такое жилье. Жить в ней могла только неприхотливая личность, терпевшая пытку бытом. Вернее — его полным отсутствием. Железная кровать, накрытая солдатским одеялом, приткнулась к дальней стене под окном. Справа от нее помещалось нечто вроде шкафа, а скорее — большой ящик, который приспособили для хранения скромной одежонки. Под ним валялся ком черной материи. Напротив разместился плотный ряд подрамников с натянутыми холстами. Посередине комнаты возвышался мольберт художника, упиравшийся чуть не в потолок. Сразу перед ним — квадратный столик, какой в приличных домах используют под выставку фотографий в рамках, а здесь заставили остатками еды и помятым самоваром. На полу валялись отходы творчества: смятые оловянные тюбики Рэнда, лоскутки в краске, пустые баночки, облезлые кисточки, погнутые гвоздики, опилки, столярные инструменты и прочий невообразимый хлам.
Хозяин скромного жилища был дома. Человек в халате, упавший грудью на стол, скорее всего, был Макаром Николаевичем. Вот только запах, с которым юный чиновник был знаком, не оставлял надежды: младший Гайдов мертв. И давно. Не менее суток. Теплое помещение ускорило неизбежный процесс разложения.
Родион на мгновение выпустил дверную ручку, створка тут же распахнулась…
— Михаил Иванович, я же просил…
Гайдов замер, остекленевшими глазами уставившись на лежащего, и застонал тоненьким, высоким голоском, как птичка, из которой выжимают воздух.
— Прошу вас выйти, мне еще потребуется ваша помощь. А сейчас надо отправить дворника в участок, срочно… Прошу вас, Михаил Иванович. Требуется сделать первичный осмотр места происшествия… Идите уже…
При этих словах большой человек жалобно охнул, покорно развернулся и вышел вон. Оставалось буквально четверть часа до появления чиновника из участка. Это время следовало потратить с толком. Неизвестно, как коллега посмотрит на сыскную полицию, которую не вызывали. Хорошо, если скинет дело, а то может попросить удалиться. Для начала пришлось сделать шаг в сторону. Этого требовала не хитрость, а солидная лужа, расползшаяся из-под стола. Кто-то ее не заметил и оставил скользкий отпечаток мужского ботинка: нога узкая, маленькая. Размера на три меньше ванзаровский лапы.
Обойдя стол по большой дуге, он оказался за спиной трупа. На правом виске рана, размер небольшой, аккуратный. Удар был нанесен чем-то узким, вроде топорика для колки льда. Скорее всего, били сзади, Макар не мог видеть угрозу или защититься. Убийца зашел чуть дальше того места, где сейчас стоял Родион, и нанес удар. Попадание был столь точным, что большой силы не потребовалось.
Ванзаров аккуратно протиснулся между стулом, на котором упокоился Макар, и мольбертом, чтобы осмотреть труп с левого бока. Но других следов насилия не обнаружил. Зато на полу нашелся смазанный след другого ботинка, буквально краешек. С первым его следовало сравнивать при помощи линейки, но и на глазок отчетливо было видно: совсем другой натоптал. Вступил, заметил, что вляпался, и тут же отошел. Как видно, торопился.
Не менее любопытное зрелище предстало на самом столе. Рядом с самоваром торчала керосиновая горелка с обожженной сковородкой, на которой засохла яичница. Несколько кусков черствого хлеба на замызганной тарелке, два бокала, наполненных красным, и бутылка дешевого бессарабского вина завершали странный натюрморт.
В квартиру чуть слышно постучали.
— Господин Ванзаров, разрешите войти…
Все-таки Родион успел раньше и не дал Гайдову вступить в лужу крови. Несчастный дядя успокоился, только в глазах поблескивала влага.
— Извините за вопрос… Это ваш племянник?
Михаил Иванович втянул воздух и тихо ответил:
— Мой… Макарушка… Дорогой мой… Что с тобой наделали, бедный мальчик… Как же они могли…Что же за люди такие, чтоб вот так…
— Посмотрите внимательно: ничего не пропало?.. Нет, оставайтесь на месте… — строго указал Родион, между тем сравнивая след с ботинком Гайдова. И без того ясно: размеры не совпадают. Да и со вторым, скорее всего, нет схожести. Больно нога крупная.
— Чему тут пропадать… — Михаил Иванович прикрыл ладонью глаза. — Сами видите, в каком убожестве пожелал жить… Все ради творчества и картины…
Ванзаров попросил показать тот самый шедевр, который так ждали на выставке. Гайдов встрепенулся, покрутил головой и уставился на пустой мольберт:
— Батюшки! Что же это! Как же я сразу… Так ведь она пропала!
— Почему так решили?
— Да сами не видите разве? — взъярился дядя. — Станок пустой!
— Макар мог снять картину. Может, поискать среди холстов? Склад, что у стены…
— Да вы понимаете, какую чушь городите?! — уже кричал Гайдов. — А еще любитель живописи! Лаку надо просохнуть! Ее трогать нельзя, Макарка окон не открывал, в душегубке сидел, пока слои подсыхали… Все на совесть делал… Мальчик мой…
— Но ведь ко вчерашнему дню она должна была полностью высохнуть…
— Должна! Должна! — передразнил сыщика Гайдов. — Только нет ее! Пусто!
— Переставить Макар никуда не мог?
— Переставить?! Под пол, что ли, запрятать?! Или в шкаф засунуть?! Что же вы за ид… Ох, простите… Не знаю, что говорю…
Не заметив нервного всплеска, всякое бывает в такой ситуации, Родион просил убитого горем дядю подождать во дворе. Тем более на лестнице слышался топот кованых каблуков городового.
Дежурный чиновник Кушкин неторопливо дожил до седьмого десятка и чина коллежского секретаря, мнений иных, чем у начальства, не имел, а способностей — тем более. Службу нес, как полный кувшин: тихо и осторожно. Иных талантов, кроме хорошего почерка для ведения бумаг, не имел, а семью кормить надо. Он безропотно соглашался на воскресные и праздничные дни, за что набавлялось по три рубля к жалованью. На происшествия Кушкин старался не ездить, особенно самостоятельно, в лучшем случае брался вести протокол. Но сегодня, как назло, в участке, кроме него, чиновников не нашлось. Сотрясаясь от внутренней дрожи, Истр Лазаревич прихватил городового и скрепя сердце явился на место преступления.
Полноватый юнец, что нагло заложил пухлые ручки за спину и эдак умничая разглядывал квартирку, Кушкину сразу не понравился. Он хотел было изгнать его, но, узнав, что фигура из сыскной, присмирел. Ванзаров, про которого недобрый слушок докатился уже и до Истра Лазаревича, тут же стал донимать несчастного чиновника умными советами, указывая на следы и улики. Что хуже всего — спрашивать его, Кушкина, мнение. Этого пожилой чиновник боялся как огня. Картина и так предстала удручающая: хладный труп на столе в луже засохшей крови. И тут Кушкин, к своему ужасу, вспомнил, что чиновник, открывающий дело, обязан его и расследовать. То есть оторваться от уютного стола в присутственной части и рыскать по улицам в поисках убийцы. Кошмар наяву — не иначе.
