он.
Родиону требовалось совсем немного: кто и когда вчера приходил к господину Гайдову-младшему. Что в филерском блокнотике отмечено?
— А чего там смотреть, — обрадовался Данила. — И так все наизусть помню!
— Проявите чудеса вашей памяти.
— Ась?
— Говорю: кто заглядывал?
— Да никто! — И дворник буквально засветился солнышком.
— Что, совсем никого? — без надежды переспросил Родион.
— Нет, никого… Только музыкант приходил.
Ладошка прямо-таки зачесалась, чтобы отвесить дворницкой шее хорошенькую оплеуху. Но бить свидетелей — это не методы полиции. Во всяком случае, не сыскной. Сами понимаете. Только спросил, какой именно музыкант.
— Да кто же его знает! — просиял Данила. — Музыкант и музыкант. Пианины при них не было. Я спросил, он ответил, добрый человек.
— Какой был час?
Данило сообщил: прибыл полпервого, но когда ушел — не знает. Поручено следить за приходящим, а уж сколько гостят — не его дело.
— Как выглядел музыкант?
— Обычно выглядел: мужчина, прилично одетый, вот как вы, только солидный. Обходительный.
— А лицо какое? Особенности? Рост?
— Этого не приметил. А рост… Нет, повыше вас будет…
— Больше никого не было?
— Как есть: ни единой души.
— А вы, любезный, когда заступили вчера на службу?
Легкое облачко нашло на счастливое лицо дворника, но тут же спорхнуло:
— Как полагается: еще семи не пробило — уже у ворот.
Быть может, природная хитрость помогала ему облапошить доверчивых жильцов на гривенник или полтинник, но с сыскной полицией этот фокус не прошел. Родиону подсказывала сама логика. А она заявила: врет, как дворник. Дрыхнул небось Данила до девяти, а то и до десяти. Суббота как-никак.
Покинув художественный дом, Ванзаров замер посреди Гороховой как громом пораженный. В этот страшный миг открылась ему не тайна преступления, а истина куда страшнее. Он вспомнил, что натворил. Перед глазами встала картина: тетка Маша сначала ищет любимого племянника, затем, потеряв терпение, удрученная, возвращается домой. А там… Не хотелось думать, что ждет его при встрече с матушкой, которую никак не миновать. Он и это отлично знал, что ждет. Как назло — опять грех теткозабывательства. И ведь не поверит она, что все вышло случайно.
Отчаяние потерянных обедов придало силу. До сего момента он еще подумывал, не наплевать ли на любопытство, то есть попросту отправиться отдыхать, а не заниматься глупыми поисками. В самом деле: государственный чиновник, неприлично бегать по частным поручениям. Но забытая тетка сожгла мосты. Обедов теперь не видать, головомойка — обеспечена. Так почему не взять реванш на убийце? Победить этаким легким дуновением гения. А? Отчего бы не попробовать!..
Как порой извилисты пути к истине.
Исполненный решимости, Ванзаров отправился в «Вену», благо пешком идти всего два квартала. А по дороге вступил в словесную перепалку с логикой. Родион сложил цепочку: важно понять не кто убил, а куда делась картина. Найти картину — это понять, кто убил. Такой вот кульбит. А перед этим другая задачка: картина немаленькая, как же ее из дома вынесли?
Есть два способа: вырезать холст или утащить целиком. Но пустого подрамника нигде не обнаружено. Значит, вор вынес картину целой. Как это ему удалось? По пустой улицы некто тащит огромный плоский предмет… Даже если прохожие не обратят внимания, городовой-то уж точно запомнит. Неужели убийца пойдет на такой риск? И все ради того, чтобы картину не увидела публика? Бред какой-то! На этом спор благополучно зашел в тупик. А что вы хотели: вот так все сразу и узнать? Нет уж, не дождетесь…
Торопящегося юношу снова приметил городовой Брусникин. А особенно то, что спутник его куда-то подевался. Городовой ничего не подумал на этот счет. Да и что тут думать: идет по своим делам человек. Порядка не нарушает. Только отчего же лицо мальчишки так знакомо? Уж не из розыскного ли листка преступников, а то и революционеров? Бежать за ним было лень, но Брусникин решил: если субъект еще раз появится, задержит для выяснения личности. Нечего по воскресеньям туда-сюда мелькать.
Среди ресторанов и прочих культурных заведений «Вена» была знаменита не кухней, а гениями, каких водилось здесь больше тараканов. Дешевую водку под разнообразную закуску потребляли гении от литературы, театра, музыки и живописи, куда ж без нее. Но гении все больше непризнанные. Как только гений становился известным, в «Вену» уже старался не заглядывать. Где ему, начинающему, наливали в долг и вообще кормили почти задарма. Такая черная неблагодарность. Гении, что с них взять.
Несколько гениев горласто демонстрировали таланты. Некто в драном пиджачке декламировал стихи перед приятелями, не разбиравшими и полслова, другой доказывал мирному соседу, что изобрел новые формы искусства, а третий ржал во все горло над собственной шуткой. Над богемой вились густые облака табачного дыма, сновали официанты с подносами.
Только в дальнем углу зала некий юноша сидел в одиночестве перед графинчиком и разнообразной закуской, уперев печальный взгляд в полную рюмку, так что замечательный хохолок его опустился месяцем. Кажется, не замечал он окружавшего разгула, целиком уйдя в раздумья. Перед ним возникло нечто большое, заслонив уличный свет. Гений пожелал выразить недовольство, но обнаружил молодого человека добродушного вида и приятной наружности. К тому же неизвестный улыбался подобострастно.
— Имею честь видеть господина Глазкова? — спросил он.
Голосок был столь бархатен, а манеры столь мягки, что Илья невольно поддался теплому обаянию и ответил согласием.
— О, какая удача! — совсем обрадовался милый господин. — Знаете, я только что с выставки, так ваши творения сразили наповал. Буквально убили меня! Как приятно видеть истинный талант вблизи.
К таким комплиментам Илюша был не готов, хотя втайне был уверен, что так оно и есть. Но чтоб услыхать от первого встречного — любое сердце не выдержит, не то что художника. К тому же господин не думал уходить, и во всей позе его была немая мольба. Конечно, после таких комплиментов Илья пригласил незнакомца присесть и разделить легкую трапезу. Для чего придвинул гостю пустую рюмку. Но очаровательный господин мягко отказался. Ему и так приятно насладиться беседой с настоящим светочем живописи. Вот так прямо и рубанул с плеча.
Настроение Илюши резко поползло вверх, хохолок восстал. Ему захотелось узнать еще что-нибудь такое-эдакое о себе родимом. Господин не пожалел стараний. Расписал достоинства Глазкова обстоятельно и с жаром.
— Ох, что же я! Вам же привет велено передать!
— Благодарю. От кого же? — ответил Илюша светской улыбкой.
— Друг ваш, Гайдов…
— Кт… кха-кха…кто? — голосок юного гения дал петуха.
— Макар Николаевич, сосед сверху, — твердо повторил неизвестный. И хоть улыбался по-прежнему, но Илье показалось, что во всем облике произошла внезапная перемена. Появилось нечто твердое, жесткое и даже… страшное. Как это случилось, художник понять не мог, но сообразил: совсем не милый душка перед ним, совсем не тюфяк, а некто опасный, как приставленный к виску ствол. Стало нечем дышать. А господин, уперев в Илью немигающий взгляд, продолжал: — Я вот прямо от него, так мило поболтали. Велел низко вам кланяться.
Илюша вытаращил глаза.
— Как кланяться?
— Низко, — повторил господин так просто, что спину юного таланта прошиб холодок. — А вы как думали?.. Все, нет Макара? Ошиблись, милейший… Нет, господин Глазков, убивать человека надо умеючи. Человека убить трудно, живуч и крепок. Думали, раз ударили, кровь пошла — так и все? Ошибся, дружок. Об
