На этот раз замолчал, словно насторожившись, Иван.
— Что-то ты... каким-то другим языком, по-моему, говоришь... Я раньше за тобой его не замечал... То ты...
— Не мучай меня, Иван! — почти вскричала Юля.— И себя не растравляй. Я устала. Дай мне поспать.
Пробормотав что-то, Иван резко отвернулся.
Юля лежала, глядя на сверкающий под лунным светом никелированный шарик. Шарик светил гипнотизирующе.
Подныривая под кусты лещины, раздвигая малинник, походя срывая самые спелые ягоды, шла по лесу Надя. Следом за ней Юля, а чуть поотстав, Валерик, потом — вместе — отец и Наталья.
— Мама! — крикнула Наталья, остановившись у куста малины.— Ну не спешите вы! Малина-то какая!
— Ее, чем дальше, тем больше будет,— подала голос Надя.— Самая пора.
— А что,— кричал, обирая ягоды, Иван,— не собирают?
— Городские еще не прознали, а нашим некогда. Работы сейчас много.
— А ты что же не ходишь?
— Одна-то я куда пойду!
Юля остановилась, оглядывая лес — высокие зеленые покои и золотые от упавшего сквозь щели в зеленой крыше солнца ветки. Лес был празднично, пышно зелен.
Спустились в низину, по дну которой тек узенький ручеек. Там осока, высокая, по пояс. А змей тут нет? — спросил Валерка. - А гляди под ноги,— посоветовала Надя. Сама она вооружилась палкой, раздвигала траву впереди себя.
— Осторожнее, Валерик, иди след в след за нами,— предупредила Юля.— Иван, и ты тоже возьми палку.
— Еще не узнаете? — обернулась Надя к Юле.
— Кажется... этот ручей я вспоминаю...— неуверенно ответила Юля.— Там дальше сосняк будет? Такой высокий?
— Да. Значит, узнаете понемножку...
— Узнаю...
Поднялись по невысокому склону, исчезли один за другим в лесу. Выпрямилась примятая ногами трава.
На старый пенек взобралась потревоженная людьми змея. Свернулась в кольцо, блестящее на солнце, как металлическое: черный вороненый металл.
Начался сосняк: толстым слоем лежала рыжая хвоя на земле, много сухих веток. Юля и Иван шли теперь рядом.
— Так чего-то боюсь,— проговорила Юля.— Все время кажется, что здесь мины остались. Или чтото еще притаилось...
— А еще вояка... Надя! — крикнул Иван,— а про мины здесь не слыхали?
— Чего? — издалека.
— Мин, говорю, здесь не осталось?
— Не-ет! Были, да убрали! Мама говорила: сразу после войны-ы!
— Давай догоним их,— предложила Юля.
— Грибов здесь должно быть...
— Это в августе, в начале сентября. В июле редки: жарко... Ну, пошли,— и ускорила шаг.
— Смотри — сколько малины,— сказал он, но она не остановилась.
— Тетя Юля! — позвала Надя.— Смотрите: вон справа речка, а лагерь ваш наверху, да?
Они остановились перед подъемом на невысокий холм; лес здесь был — сосны.
— Вон еще малина! — закричал Валерка и устремился наверх.— Наташ, бежим!
— Валерик, осторожно! — вскрикнула Юля.
— Мы там были,—рассказывала Надя,— полшколы ходило, нас партизан какой-то сопровождал. Такой, дядька...
— А как зовут, не помнишь?
— Нет. Он в партизанском отряде рядовым был; рассказывал, как вы здесь воевали. А вам сколько лет тогда было?
— Семнадцать,— Юля, пристально вглядываясь во все, поднималась наверх,— Столько же, сколько и тебе. А он откуда, этот дядька?
— Приехал... К лагерю подходим.
Высоки и величественны здесь колонны сосен, храмовая торжественная тишина стояла в лесу.
Осознав тишину, Юля остановилась. Нащупав ладонью сосну, оперлась на нее. Рука заскользила по стволу. И вдруг ладонь наткнулась на чтото. Посмотрела — острый кончик ржавого осколка, ранившего когда-то тело сосны.
Под зелеными сводами летала птица, вскрикивала, и эхо, отталкиваясь от невидимых стен, металось между соснами.
Юля поискала птицу глазами и не нашла ее.
Кто-то окликнул ее.
— А? — Юля резко обернулась. Нет, тишина. Послышалось. Еще раз поискала ладонью осколок, нашла, потрогала.
Глаза напряженно шарили по земле, подножию сосен в надежде отыскать когда-то виденное, знакомое.
Всполошенно крича, вылетела из куста птица — Юля остановилась испуганно. Застрекотала в ответ сорока...
Юля сделала еще несколько шагов и остановилась— перед ней была полузасыпанная, заросшая папоротником глубокая когда-то яма, в которую провалились сгнившие бревна. Наверняка это партизанская землянка, взорванная, как видно, немцами.
Подняла глаза — вот он, их лагерь. Еще одна такая же яма, и вон прямо из земли дыбится бревно...
Глаза продолжали шарить по лесу, узнавая то искривленную сосну, останавливаясь на ней, то пенек...
Наклонилась, раздвинула рукой куст — ложка... потемневшая, заросшая грязью. Потерла пальцами — что-то нацарапано. Стала видна фамилия: Никульшин.
На мгновение предстал перед ней — неясно—парень в треухе, сосредоточенно обтесывающий топором кол,— Никульшин?
Снова лес.
Толстое, сгнившее, темное от времени бревно.
И снова — так же неясно — увидела она троих в полушубках, сидящих на бревне, занятых едой,— держат алюминиевые миски на коленях и хлебают, переговариваясь.
Увидела — и тут же исчезли они, словно растаяли.
И так же на мгновение увидела (вместо заросшей папоротником ямы) освещенную керосиновой лампой землянку, стол, пожилого человека, сидящего во главе стола, приглаживающего волосы, перед тем как заговорить.
И пропала картинка — я снова перед ней заросшая папоротником яма и нависшие над ямой обломки бревен...
Сделала шаг вперед — громко и сухо треснул под ногой сучок. Выстрелом треснул — Юля вздрогнула, даже отшатнулась, но вслед за этим выстрелом в лесу раздалась гулкая автоматная очередь. Она еще не кончилась, как послышалась другая, а вот еще — справа, слева...
Юля ступила назад, глаза были полны ужаса, оглядывалась затравленно,— а автоматы били уже отовсюду. И со всех сторон раздавались крики немцев, сжимающих круг:
— Holla! Holla! Партизанен — сдавайсь!.. Вдруг кто-то закричал на нее:
— Чего стоишь как чучело! Патроны давай, патроны! Мигом!
