Доктор хотел было на радостях закурить, но передумал: ему сделалось хорошо и без папиросы.
Вокруг стало удивительно прекрасно.
Чистое ночное небо раскинулось над огромным снежным полем. Луна единовластно сияла на небе, мерцала в мириадах совсем недавно упавших снежинок, серебрила заиндевевшую рогожу на капоре, Перхушину рукавицу, сжимавшую правило, малахай, пенсне и пихор доктора. Высокие звезды высокомерно посверкивали алмазной россыпью. Морозный, несильный ветер налетал справа, принося запах глухой ночи, свежего снега и далекого человеческого жилья.
Прежнее радостное и полнокровное ощущение жизни вернулось к доктору, он забыл про усталость, про замерзшие ноги и полной грудью вдохнул в себя морозный ночной воздух.
«Преодоление преград, осознание пути, непреклонность... — думал он, с наслаждением отдаваясь красоте окружающего мира. — Каждый человек рождается, чтобы обрести свой жизненный путь. Господь подарил нам жизнь и хочет от нас одного: чтобы мы осознали, для чего он одарил нас этой самой жизнью. Не для того, чтобы жить, как растения или животные, жизнью полноценной, но бессмысленной, а для того, чтобы мы поняли всего три вещи: кто мы, откуда и куда идем. Например, я, доктор Гарин, Homo sapiens, созданный по образу и подобию Божиему, сейчас еду по этому ночному полю в деревню, к больным людям, чтобы помочь им, чтобы уберечь их от эпидемии. И в этом мой жизненный путь, это и есть мой путь здесь и теперь. И если вдруг эта сияющая луна рухнет на землю и жизнь перестанет, то в эту секунду я буду достоин звания Человека, потому что я не свернул со своего пути. И это прекрасно!»
Вдруг лошади зафыркали и захрапели, топоча по протягу. Самокат сбавил ход.
— Чего такое? — поправил шапку Перхуша.
Лошади встали, храпя.
Перхуша приподнялся, глянул вперед. Справа, среди редкого кустарника мелькнули две тени.
— Нешто волки? — Перхуша спрыгнул в снег, снял шапку, стал всматриваться.
Доктор ничего особого не различил. Но вдруг в кустах сверкнули две пары желтых глаз.
— Волки! — выдохнул Пехуша и махнул шапкой. — Ох, некстати...
— Волки, — согласно кивнул доктор. — Не бойся, у меня есть револьвер.
— Так ведь лошадки не пойдут. — Перхуша надел шапку, хлопнул рукавицей по капору. — Вот некстати-то, Господи...
— А мы пугнем их! — решительно слез с самоката доктор, зашел сзади, стал отстегивать саквояж.
— Еще два... — заметил Перхуша двоих волков слева, подальше.
Перевел взгляд вперед и различил еще одного волка, спокойно пересекающего вдали залитое луной поле.
— Пять! — крикнул он доктору.
Волки завыли.
Лошадки захрапели и испуганно загреготали.
— Ня бойсь, не отдам! — захлопал Перхуша рукавицей по капору.
Доктор, с трудом отстегнув запорошенный снегом саквояж, принес его, кинул на сиденье, раскрыл, нашел небольшой тупоносый револьвер, взвел курок:
— Где они?
— Вона, — махнул рукавицей Перхуша.
Доктор сделал четыре шага по направлению к волкам, но тут же, сойдя с дороги, провалился в снег. Прицелился в кусты и три раза выстрелил, озаряя желтыми всполохами и без того хорошо освещенную холодным светом равнину.
От выстрелов у доктора зазвенело в правом ухе.
Волки неспешно побежали вправо, все пятеро, один за другим. Доктор увидел их:
— А, вот вы...
И выстрелил по ним еще два раза.
Волки бежали так же неспешно. И вскоре пропали за кустами.
— Ну вот. — Доктор сунул пахнущий порохом револьвер в карман, повернулся к Перхуше: — Путь свободен!
— Путь-то свободен... — Перхуша завозился, открывая капор. — Да лошадки-то тово...
— Чего — тово?
— Боятся они запаха волчьего.
Доктор глянул в сторону убежавших волков. Волки пропали в поле.
— Так их и след простыл! — тряхнул он малахаем. — Какой уж запах?!
Не слушая его, Перхуша откинул рогожку. Лошади стояли в капоре молча. Поворотив морды, они посмотрели на Перхушу.
— Ня бойсь, никому вас не отдам, — сказал он им.
Они молча поглядывали, прядая крохотными ушами. Глазки их поблескивали в лунном свете.
— Чего они? — наклонился над капором доктор.
— Постоят малость, — почесал под шапкой Перхуша, — а потом и тронемся.
— Чего — постоят?
— Спужались они малость.
Доктор внимательно посмотрел на Перхушу:
— Ты, братец, вот что: дурака не валяй со мной. Спужались! Мне что тут — ночь с тобой валандаться?! А ну — садись! И погоняй их, мать твою! Живо! Спужались! Я те дам — постоять! Настоялись уж! А ну — живо!
Громкий голос доктора разнесся кругом.
Перхуша послушно стал накрывать лошадей. Доктор сел на свое место, положив саквояж в ноги, потрогал пакет с пирамидами — цел.
Перхуша сел рядом, взялся за правило, поддернул вожжи, чмокнул губами:
— Н-но, родимыя.
В капоре было тихо, словно он опустел. Переведя взгляд на доктора, Перхуша снова чмокнул:
— Но!
Тишина в капоре не нарушилась.
— Ты что, издеваешься надо мной? — прищурился доктор, теряя терпение. — А ну — дай сюда кнут! Открывай!
Он выдернул кнутик из чехла.
— Не пойдут они, барин.
— Открывай, говорю!
— Не надо, барин. Их от волков оторопь берет. Пока не отойдут — не поедут. Я однова два часа простоял так под Хлюпиным...
— Откры-вай! Открывай! — закричал доктор и с силой толкнул Перхушу.
Тот свалился с облучка, теряя шапку, заворочался в снегу. Доктор неловко спрыгнул, сам стал срывать рогожку с капора:
— Постоять! Я те дам — постоять! Там люди гибнут, а он — постоять!
Держа шапку в руке, Перхуша подошел к доктору:
— Барин, не надо.
— Я тебе покажу — постоять... — бормотал доктор, срывая заиндевевшие петли рогожи с карабинов.
Он вдруг понял, что Перхуша, этот бесцельный, никуда не стремящийся человечек, с его разболтанной неторопливостью, с извечной мужицкой надеждой на авось и есть то, что препятствует пути доктора, его прямому движению к цели.
«Трухлявый мудак!» — зло подумал о нем доктор.
Сорвав рогожу наполовину, он откинул ее.
Лошадки, облитые луной, стояли, словно фарфоровые, уставившись на доктора.
— А ну-ка — па-а-шли! — замахнулся кнутиком доктор, но Перхуша схватил его руку:
— Барин...
