И ей известно ль, ведает ли он,какой рубеж, возвышенный и страшный,в их разобщенных снах запечатлен?Пусть не замучит совесть негодяя,но чуткий слух откликнется на зов…»Так думает душа моя, когда яне сплю ночей над истиной стихов.О, ей бы так, на ангельском морозе бпронзить собой все зоны и слои.Сестра моя Марина, брат мой Осип,спасибо вам, сожженные мои!Спасибо вам, о грешные, о божьи,в святых венцах веселий и тревог!Простите мне, что я намного позжеуслышал вас, чем должен был и мог.Таков наш век. Не слышим и не знаем.Одно словечко в Вечность обронив,не грежу я высоким вашим раем.Косноязычен, робок и ленив,всю жизнь молюсь без имени и жеста,—и ты, сестра, за боль мою моли,чтоб ей занять свое святое местоу ваших ног, нетленные мои.
1980
СОНЕТ МАРИНЕ
За певчий бунт, за крестную судьбу,по смертный миг плательщицу оброка,да смуглый лоб, воскинутый высоко,люблю Марину — Божию рабу.Люблю Марину — Божия пророкас грозой перстов, притиснутых ко лбу,с петлей на шее, в нищенском гробу,приявшу честь от родины и рока,что в снах берез касалась горней грани,чья длань щедра, а дух щедрее длани.Ее тропа — дождем с моих висков,ее зарей глаза мои моримы,и мне в добро Аксаков и Лесков —любимые прозаики Марины.
1980
' На цементном заводе '
На цементном заводеВ печи получился прогарБыли подняты на ногиВсе мастера футеровки«Не полезу» — взмолилсяОдин малодушный и робкий«Ну и брысь от греха!» —Бригадир его спатки прогналНочь стояла в степиИ казалась совсем нежилойБыло очень темноРедко-редко снежинка порхалаПечь сливалася с ночью.Она разевала жерлоАлым светом на нейОбозначилось место прогараСто пятнадцать по ЦельсиюТут уже не до дремот