— Трехлинейка, — сказал уважительно. — Старого образца, теперь таких не делают. А бинокль-то на что? — он взял из футляра бинокль, осторожно, с восхищением.
— Природу будешь наблюдать, — заулыбался старший. — Это цейсовский, германцы делали.
Александр положил и бинокль:
— Спасибо за честь, но принять не могу. Отдариться мне нечем, а караван я не поведу.
— Обижаешь, — глухо сказал старший. — Мы тебе из уважения, за заслуги твои, а поведешь ты караван или нет, это здесь ни при чем! — и он снова кивнул Лазарю, указав рукой.
Лазарь собрал все проворно, завернул в брезент и переложил на хозяйский сундук. Сафронов повел бровью, но промолчал. Отвернувшись, отошел к окну.
Гости собрались, надев шапки, пошли в сени.
— Спасибо за угощение, пошли мы, — старший кашлянул, — что молчишь-то?
— А чего говорить? — лениво, не оборачиваясь, отозвался Сафронов. — Завози товар, там видно будет!
Старший улыбнулся, крутнув головой, подтолкнул Лазаря к сеням.
Скрипя снегом, они сошли с крыльца, прошли через замерзший двор, вдруг зажглись фары. Грузовик, прятавшийся за воротами, включил двигатель.
Поселок замер, притаился в ледяной ночи. Месяц все так же освещал ртутным светом сопки. Два волка спускались с холма к поселку, петляя на крутом склоне. Внизу, мигая огнями, урча, ползла маленькая машина.
Жена поправила подушку у спящего пятилетнего сына, вышла из-за занавески.
Сафронов лежал на кровати, молча, глядел в потолок. Она заходила вдоль кровати, перебирая какие-то тряпки. Под платьем вырисовывался ее живот.
— В тундру пойдешь! — выпалила она сразу.
— Зачем? — удивился Александр.
— Спирт опять чукчам повезешь!
— Ничего я не повезу.
— А убьют тебя дурака, что мне делать одной?
— Такие, как ты, вдовами не засиживаются, — он поймал ее за подол, притянул к кровати. — Найдешь себе бухгалтера…
Она пыталась молча вырваться, но он завалил ее на кровать, повернул боком, обнял сзади.
— Ты мне слово дал? Пусти же! — она отбивалась свирепо локтями.
Александр вдруг задрал ей платье, стал рукой гладить ее по ногам.
— Знаешь, почему я на тебе женился…
Он ласково дышал ей в затылок, она отбивалась молча, стараясь вырваться.
—..Из-за твоей задницы. Такую задницу еще поискать надо, — философски рассуждал он, забираясь рукой все выше. — Это не задница, а целая страна, просто какая-то Италия, а не задница…
— Дурак! — она вырвалась наконец, ударила его изо всей силы ладонью. — Такой же как раньше, дурак! — засмеялась, покрасневшая, поправляя сбившиеся волосы, одергивая платье на животе. — Колька, брат мой, проситься будет, ты его не бери! Ему жениться надо, а не по тайге шататься!
Мотоцикл, светя фарой, пробирался среди огромных заснеженных елей, синими конусами уходивших куда-то вверх, куда не достигал слабый свет. Застывшие еловые лапы вырастали из мрака навстречу, накрывая всадника, заглушая звук мотора.
Наконец луч высветил небольшую глухую избу на поляне. Мотоцикл встал. Над избой курился дым. Всадник соскочил с мотоцикла, пошел в дом.
В сенях его остановил мужик. Они поздоровались. Прибывший оказался парнем лет двадцати двух. Приоткрыв дверь в комнату, мужик крикнул:
— Александр Степаныч, к тебе тут пришли!
Парень через приоткрытую дверь успел заметить длинный стол, за столом человек семь мужиков. Все громко смеялись над чем-то.
Сафронов вышел, прикрыл дверь. Он был в галифе и новых офицерских сапогах.
— Здоров, Николай, чего тебе? — он пожал парню руку.
— Я с леспромхоза уволился, с тобой в тундру пойду! — сразу сказал Николай, глядя прямо и твердо.
— Не пойдешь, — ответил Александр спокойно.
— Что мне, с бабами сидеть здесь что ли? — помрачнел парень.
— Не пойдешь, — повторил Сафронов.
Николай двинулся к нему, оглядел зло:
— Был бы ты мне не родственник, я бы тебе всю морду разбил, за ласку твою, за доброту! — сказал он тихо.
Александр отодвинул его в грудь, оглядел с ног до головы, пошел в избу, усмехнувшись:
— Черт с тобой, собирайся! — захлопнул дверь.
В избе было накурено, шумно. Мужики склонились над столом, где лежала карта, исписанные тетрадные листы.
Сафронов подошел, поставил на лавку ногу в сапоге, глянул через головы.
— Это кто ж Косцова записал? Он пьяный — дурак, а трезвый — вор. Это если рыбу в Якутск везти, он годится. Да и то не рыбу, а мешки пустые. Брата жены моей, Николая пиши.
— Молодой вроде… — сказал кто-то.
— Вот и хорошо! Что ж, я что ль старый? — Сафронов с удовольствием прошел по избе, любуясь новыми сапогами. — Устроили, понимаешь, богадельню… А что, Андрюшка, как снег за перевалом?
Сидевший в углу огромный якут заулыбался, кивнул обвязанной красным платком головой:
— Хороший снег, белый, — ответил с акцентом.
— Это хорошо, раз белый. Митренко!
— Я! — отозвался по-военному мужик, все зубы у которого были из железа.
— Рыбу для собак заготовили?
— Готовим, а как же.
— Расстреляю я тебя, Митренко! — Сафронов притопнул. — А что, мужики, хорошие у меня сапоги?
Караван вытянулся наискосок по склону безлесого холма, и когда нарты стали выходить на гребень, над дальними холмами взошло обмороженное сизое солнце. Псы лаяли на сто голосов, взбивая целинный снег. Люди кричали, наваливаясь на нарты на крутизне. На нартах, под шкурами, лежали увязанные рядами тридцатилитровые алюминиевые канистры со спиртом. Розовые холмы простирались кругом…
Солнце село, красное, словно остывающее. Надвигалась ночь. Караван двигался в тайге, петляя сведи кривых редких сосен…
Снег яркий, До слепоты. Корабельные сосны, вытянувшиеся в струну, стояли неподвижно.
На первой упряжке, шедшей почти пустой, чуть впереди сидел проводник якут — Андрей Потемкин. Капюшон парки его откинут, красным платком схвачена голова, волосы заплетены в тугую черную косу. Его нарты прокладывали путь.
За ним упряжка Сафронова. Александр полулежал, редко поправляя собак шестом, задумчиво оглядывал тайгу. Рядом лежала винтовка.
Следом шли нарты со спиртом. Одни, вторые, третьи. Один погонщик курил, другой — жевал что-то. У каждого карабин или ружье.
В середине каравана, рядом с погонщиком, в хорошей шубе и городской шапке ссутулился тоскливо Лазарь.
На последних нартах спиной к собакам сидел Николай Смагин, глядел назад, сплевывал время от времени на пустую дорогу, оставленную караваном.
Вечер. Караван вдруг сбился с прямой, и все упряжки съехались в круг и встали. Тут же задали собакам корм. Двое мужиков рубили сушняк. Другие переговаривались, устало осматривали нарты,
