Коньяк из бутылок сливали в огромный казан. Туда же вылили спирт.
Долговязый сивый парень скинул с себя полушубок и свитер. Оставшись в одной рубашке, встал у казана виночерпием. Огромной кружкой разливал смесь в посыпавшиеся со всех сторон котелки и кружки.
— Да не обпейтесь! — кричал отец Федор войску. — Счас мясо дойдет. Куремса! — заорал он виночерпию страшно. — По два раза не отпускай, чтоб войско к обеду приготовилось!
Николай, обойдя все нарты и митрофановских собак, отдыхавших на снегу, остановился у одних нарт и откинул овчину. Уселся у пулемета, с интересом и восхищением осматривая его.
Но тут же перед ним вырос мужик, худой, небольшого роста, нервный и злой.
— Ты что тут смотришь? — закричал он сразу же. — Как фамилия? А ну, пошел отседова!
Николай с интересом оглядел его и, когда мужик хотел схватить его за воротник, сам кинулся, пытаясь ударить его кулаком в нос. Но мужик увернулся, продолжая кричать громче.
— А ну, пошел отсюда, сопляк, нашел игрушки! — он не убегал от Николая, но и не подпускал его к себе, каждую секунду норовя забежать сзади. — Кому сказал!
Николай, озираясь, еще несколько раз попробовал зацепить мужика, но все без успеха, мужик уворачивался и, достав из кармана наган, сам пытался ударить Николая по голове.
— Я посмотрю и уйду! — наконец зло сказал Николай. — Чего надо тебе?
— Спроси разрешения, а потом смотри! — так же зло ответил мужик. — Это тебе не игрушка! — и вдруг пошел от него к толпе, которая стала кричать и смеяться.
Николай плюнул, пошел следом.
Стрелки, погонщики кричали, подбадривая, окружив высокую сосну. Парень, лет двадцати пяти, скинув с себя парку, в рубахе, взяв в руки по топору, полез на сосну, по очереди врубая топоры в ствол, цепляясь за сучья.
Он забрался метра на три, но сорвался и упал, разбив в кровь нос. Хотел лезть снова, но у него отобрали топоры, и полез другой. Вскоре он уже был на самом верху, сбросил один топор вниз и спустился вниз при помощи уже одного топора. Все закричали, бросая в него свои шапки.
Митрофан, стоявший чуть поодаль, вдруг снял с себя песцовую шубу и поднял ее над головой:
— Пристало ли стрелкам белками по деревьям скакать? А вот кто со ста шагов попадет в ложку, тому шубу пожалую! — и он скинул шубу на нарты. — Ложку мою принесите, для чая, и тулуп, — приказал стоящему рядом парню.
Все окружили его, разглядывая дорогой приз. На Митрофана накинули хороший полушубок, и он поднял над головой чайную серебряную ложку:
— Объявляю императорские стрельбы.
Войско заревело.
Шубу повесили на шест в снегу. На сто шагов оттащили нарты. Один из погонщиков укрепил на нартах ложку, сел в двух шагах в снег, закурил…
Вызвались стрелять все, мешая друг другу. Наконец к условной черте вышел один, не ложась, прицелился, выстрелил, закричал.
Ложку снесло с нарт. Мужик встал, нашел ее в снегу, отер о ватные штаны, укрепил снова, не успел сесть еще, как выстрелил второй и ложку снова вышибло с нарт. Матерясь, мужик опять нашел ее и только начал крепить, как третий выстрелом выбил ложку у него из рук. Стрелки загоготали.
Когда ложка снова появилась, выстрелило сразу несколько человек. Ложка разлетелась.
— Нет, так не годится. Шуба у меня одна! Давайте еще на сто шагов! — приказал Митрофан.
Принесли еще одну ложку и нарты отодвинули еще на сто шагов. Желающих сразу поубавилось, ложки совсем не было видно.
Стреляло человек десять, но ложка осталась в расщелине на нартах. Один раз она зазвенела, но не выскочила даже.
— Следующий! — кричали охотники.
Вышел мужик, худой, но крепкий, тот что сцепился с Николаем из-за пулемета.
— Давай, Филипп Ильич, не посрами! — кричали ему митрофановские стрелки.
Филипп Ильич отёр ствол карабина рукавом, вынул осторожно из внутреннего кармана футляр, достал очки в железной оправе. Долго тер их и цеплял на нос. Встал на одно колено, прокашлявшись, вскинул карабин. Опустив голову к самому плечу, целился долго, выстрелил.
— Есть, попал! — закричал мужик от нарт. — Погнулась ложка!
Стрелки заволновались.
— В очках не считается! — закричал кто-то. — В очках я и сам попаду, без очков пусть стреляет.
— Что не стреляешь, Александр Степаныч? — спросил Митрофан Сафронова, стоявшего рядом.
— Мне шуба ни к чему, — лениво отозвался Александр. — Да и не по чину мне в твою ложку стрелять.
— Это что ж за чин у тебя? — удивился Митрофан.
— Ну, ежели ты наместник, то я не меньше майора, а то и полковник при своем отряде.
— Ну это ты загнул! — возмутился Митрофан. — Я себя выше полковника не числю! А ты, значит, старший лейтенант будешь!
Александр улыбнулся:
— Пусть так, но на майорской должности.
— Ну, так еще может быть, — успокоился Митрофан.
К черте вышел якут Потемкин, держа трехлинейную винтовку Сафронова. По знаку он широко расставил ноги и начал целиться. Выстрелил и тут же пошел к шубе, висевшей на шесте.
— Ты чего это? — удивился Митрофан.
— Моя шуба, — сказал Потемкин спокойно.
От нарт, крича, бежал мужик. Добежав до Митрофана, протянул ложку, простреленную аккуратно посередине. Митрофан восхищенно оглядел ложку, подошел к якуту, обнял его:
— Молодец, Потемкин! Вот! — обратился он к остальным. — Как стрелять надо! Адъютантом ко мне пойдешь?
— Не могу, батька, товар везти надо.
— Какой товар, брось.
— Не могу, батька, Сашку не оставлю.
— Все равно молодец, носи шубу! Махотин! — Митрофан поманил Филиппа Ильича.
Потёмкин оглядел на себе шубу и вдруг достал из кармана апельсин. Увидев апельсин, все мужики загоготали.
— Апельсинами балуешься, Митрофан Романыч? — крикнул кто-то.
Потемкин протянул апельсин Махотину, чем снова вызвал хохот. Митрофан, смеясь со всеми, снял с пальца золотую печатку, протянул Махотину:
— Помни и ты меня, Филипп Ильич!
Зажаренную оленью тушу резали огромными кусками. Виночерпий разливал всем, кто подавал кружки, по полной. Стемнело.
Митрофан поставил на нарты видеомагнитофон, включил его, объявив:
— Счас я вам, ребятушки, таких баб покажу, что вам и не снилось. Такие бабы и существовать даже не могут в природе!
Пятьдесят голов уставились в экран телевизора. Садились рядами, прямо в снег, в одной руке кусок жареного мяса, в другой кружка со смесью коньяка и спирта.
Митрофан, посмеиваясь, следил за ними, присев на нарты рядом с отцом Федором. Вдруг он заметил Николая, который топтался рядом с ним.
— Тебе чего? — спросил Митрофан строго.
— Митрофан Романыч, у вас там на боку не маузер висит?
— Маузер, тебе что?
