— Что же я, Митрофан Романыч, басурманин какой, что меня запросто так на сосне вешать? — удивился Александр.
— Может и басурманин! — отозвался человек во всем черном.
Александр рассмотрел у него под распахнутым полушубком большой серебряный крест на рясе и на черной шапке тоже маленький крестик. Человек был бородат до самых глаз.
Принесли закипевший чайник, и Митрофан сам разлил чай в три пиалушки, подал одну Сафронову:
— Садись! — он указал рукой рядом с собой. — Воевать со мной собрался?
— Да ты что, Митрофан Романыч, мы тихонько пройдем, и не потревожим! — Сафронов присел, взял пиалу.
— Везете что?
— Да и не везем ничего. Так, дрянь! — Александр между делом оглядывал лагерь.
— Дрянь, говоришь? — Митрофан строго глянул на Сафронова. — А я тебя из-за этой дряни неделю ожидаю. Людей морожу! Передай своему шакалу Лазарю, что Наместник Сибирский, Митрофан Сковородников, к себе его вызывает и желает на товар его подоходный налог установить!
— Это почему же?
— Потому как я есть власть законная! Мужиков твоих и долю вашу не возьму! Так, отец Федор?
— Иди, крест целуй и сдавайся! — заговорил сурово человек в черном.
Александр встал, не спеша засунул руки в рукавицы, поправил портупею:
— Ты что же, Митрофан Романыч, попов с собой возишь? Смерти боишься?
Сковородников нахмурился.
— По моему званию мне теперь без духовенства нельзя… А смерть я, Александр Степанович, если надо, приму без стыда!
Александр снова оглядел отца Федора:
— А скажите, батюшка, вы по первой специальности кто будете?
— Металлофизик я, а до Бога своим умом дошел, — отвечал сурово, хлебая чай, отец Федор, — и ты Бога не гневи, целуй крест и сдавайся!
— Ладно! — сказал весело Сафронов. — Пойду своим расскажу, — и, повернувшись, пошел из лагеря.
Сковородников смотрел внимательно ему вслед:
— Слышь-ка! — окликнул негромко. — До ночи не выгадывай! Я тебе полчаса даю!
Он махнул рукой, и тотчас с холма ударил тяжелый пулемет, низким эхом разносясь над долиной, оглушая людей и собак. И стих.
Александр, прислушавшись, уважительно кивнул Митрофану. Митрофан кивнул ему в ответ…
— Ну, как? — первым, нетерпеливо, спросил Банников подходящего к каравану Сафронова.
— Давно себя Митрофан наместником сибирским объявил? — сам спросил его Александр.
— Да уже месяца три.
— Ладно, иди погуляй, — отпустил его Сафронов.
Банников кивнул и быстро пошел к лагерю Митрофана.
— Что это такое? — быстро заговорил Лазарь. — Это же они из пулемета стреляли…
— Решайте мужики! — Александр оглядел погонщиков. — Их здесь человек тридцать, не более! Через два часа темно будет. Если двоим на соседнюю сопку сесть, ничего они нам до ночи не сделают!
— А что Митрофан говорит? — спросил кто-то.
— Говорит, что подоходный налог установит и отпустит!
Мужики засмеялись. С холма вдруг снова ударил пулемет, положил очередь над их головами.
— Будем сдаваться! — закричал Лазарь. — Вы слышите, я отвечаю за спирт! Будем сдаваться, немедленно! — он сорвал с головы лисью шапку и, замахав ею над головой, побежал к лагерю Митрофана…
Караван подтянулся к палаткам. Люди Сафронова ставили нарты в ряд и толпясь, с оружием, подходили туда, где в окружении своих стрелков восседал Митрофан. Некоторые узнавали друг друга, кричали:
— Здоров, Митренко!
— Сапожников, ты-то, старый черт, что здесь делаешь?
— А что ж вы, ребята, так бы и стрелять по нас стали?
— А что ж, смотреть на вас что ли?
Митрофан легко вскочил на нарты, распахнув шубу, расставил широко ноги. Чуть в стороне, позади, на других нартах торчал ствол тяжелого пулемета. Два войска замолчали. Стояли все так же, особняком, не смешиваясь.
— Я не бандит и грабить вас не собираюсь, — начал Митрофан тихо, — какая ваша доля в спирте?
— По пятьдесят литров договорились! — крикнул Митренко.
— Что ж, доля справедливая, её вам оставляю, как и обещал. Лазарь где?
Все заоборачивались. Лазарь стоял сзади погонщиков, прячась за их спины.
— Иди-ка сюда, голубь! — позвал Сковородников тихо.
Лазарь робко прошел вперед, но тут же встал, улыбаясь смущенно.
— Сколько литров везешь? — так же тихо спросил Митрофан.
— Четыре тысячи, Митрофан Романович, сто тридцать две канистры.
— Чей спирт?
Лазарь замялся. Оглянувшись, вдруг быстро подбежал к нартам Митрофана. Сковородников, усмехнувшись, склонился. Лазарь зашептал ему что-то быстро.
— Врешь, собака! — Митрофан выпрямился. — Повесить! — добавил он негромко.
Двое подбежали к Лазарю, хватая его за плечи, но он вырвался, упал на колени в снег, закричал:
— Ватагина спирт!
Стрелки, погонщики засмеялись.
— Так вот, — Митрофан прошелся по нартам. — Устанавливаю налог тебе, Лазарь, третью часть от всего спирта. Так и передай хозяевам своим и всем, кто спросит! Впредь так будет! — он замолчал и снова прошелся.
Оба войска молчали, ожидая. Ветер трепал Андреевский флаг над палаткой.
— Знаете ли вы меня? — заговорил он снова, вдруг возвышая голос.
— Знаем, как не знать! — закричали несколько голосов. — Еще как ты в леспромхозе работал, знали!
— Ну так послушайте, что я вам скажу… Глядите, время какое настало! Смутное, воровское время, каждый сам за себя, а о Родине и думать забыли! Далекий латыш проснулся! Молдаванин, цыганская кровь! Турок! Все! Раскричались, как бабы на базаре, дележ устроили! Гибнет Великая Империя, дети мои. — Голос его вдруг задрожал. — Неужто мы все смотреть да чесаться будем?! — он снова прошел резко по нартам, тряхнув шубой, встал. — Объявил я себя самозванно Наместником Сибирским, буду Сибирь охранять и защищать, пока настоящая власть не придет! Государь император будет, ему присягну, Государственная дума — пожалуйста! А пока, детушки, Сибирь удержать и оберечь надо от японцев и американцев, от коммунистов, не дать ее разворовать! Нашел геолога — вешай! Нефтяника нашел — рядом его, строитель — и строителя туда же! Коммуниста, того штыком коли! Я не вор и славы себе такой не желаю! Подумайте, о чем говорил я, и другим расскажите, что мы еще все живы и за Россию умереть счастливы! — Митрофан спустился с нарт и пошел к своей палатке, не оборачиваясь.
Все молчали напряженно, лишь Андреевский флаг бился на ветру. Вдруг все взорвалось разом.
— Ура! Ура! Слава батьке! — кричали разом, кто-то палил в воздух.
Митрофан обернулся у палатки, руку поднял.
— Жалую на всех коньяка два ящика и две канистры спирта из моей доли!
Все снова закричали, смешавшись…
