упряжь.
Разом в кругу запылали четыре костра. В казанах и чайниках шипел плавящийся снег. Вокруг костров уже настелили кошмы и шкуры. Гремела посуда, кто-то резал хлеб. Казалось, что лагерь стоит здесь уже давно.
После ужина мужики легли вповалку на шкуры, оставив двух часовых, Сафронов отошел от костров за нарты, закурил, поглядывая на белое от звезд небо, на черные холмы. Сзади кашлянули и подошел Лазарь. Он тоже закурил:
— Как, Александр Степанович, думаешь, сколько километров прошли?
— Да откуда ж я знаю, у меня спидометра нет.
— Вроде вместе караван ведем, — обиделся Лазарь. — Я за спирт отвечаю… Как думаешь, уже опасно здесь?.
— Здесь? — Сафронов плюнул. — Нет. Однако ты, Лазарь Елизарыч, если по нужде, далеко не уходи. Пропадешь еще.
— Как пропаду? — насторожился Лазарь.
— А так, — Сафронов оглядел его строго. — Вид у тебя начальственный. Отойдешь в холмы, — он указал рукой, — а там темно! А в темноте народ любопытный! Уж непременно захочет посмотреть, что у тебя в карманах. А ты кричать начнешь. А в темноте этого не любят! — и он, сплюнув окурок, пошел к кострам.
Лазарь глянул ему вслед зло, хотел помочиться, но вдруг заозирался испуганно и поспешил следом…
Тронулись затемно, сонные собаки молчали, люди дремали на нартах…
Снова садилось солнце. Караван пересекал огромную заснеженную расщелину. Нарты по очереди пробивались по глубокому снегу на дно, где погонщики брались за них со всех сторон и, налегая дружно, почти на руках выносили наверх. Дула поземка…
День. Холмы под низким солнцем стали круче, впереди начинался горный хребет, обледенелый и голый.
Андрей Потемкин, правивший первый, напевал что-то невнятное. Вдруг он остановился и перехватил карабин, глядя куда-то вправо.
Караван встал. На дальнем холме, по гребню, параллельно им двигалась черная точка.
Александр долго глядел в бинокль, затем передал его Андрею. Все напряженно следили за черной точкой.
— Как эвенк едет, собака, — зло сказал Андрей, глядя в бинокль.
Александр огляделся вокруг. Они переглянулись с якутом.
— А ну, мужики! — крикнул Александр и вскочил на свои нарты. — Теперь давай ходу! А ну давай! Оп-оп-оп-оп!
Караван круто взял влево, за холм. Растянувшись, увеличив скорость, нарты пошли на подъем… Кругом не было ни души…
Перевалив гребень, не сбавляя ходу, вошли в маленькую долину. Люди бежали рядом с нартами, придерживая груз на склоне. Это были настоящие гонки.
— А ну давай! — кричал изредка Александр.
Вокруг по-прежнему не было ни души.
Андрей, гнавший свою упряжку далеко впереди каравана, вдруг снова встал. Караван догнал его и тоже встал между крутых холмов.
Впереди, шагах в трехстах под сосной на раскладном брезентовом стуле сидел человек.
Погонщики сбились в кучу у передних нарт, разглядывая его по очереди в бинокль.
— Это Игореша, — сказал Митренко, мужик с железными зубами и ястребиным носом. — Банников. Степана Банникова младший брат.
— Ну и что, что Игореша? — спросил, подходя, запыхавшийся Лазарь.
— А то, что он три года назад на Оби утонул!
Погонщики ложились в цепь, без команды, каждый у своих нарт, кто стволом вправо, кто влево.
— Смотри, флаг, Андреевский! — вдруг закричали по цепи. — Это Митрофан! Митрофан Сковородников!
Справа и слева, по гребням холмов тоже показались залегшие в цепь стрелки. Человек под сосной поднялся со стула и пошел к каравану…
— Здорово, Игореша! — весело закричали мужики подходившему Банникову.
— Для бешеной собаки семь верст не крюк! — поздоровался Банников.
Был Игореша в хорошем полушубке, хорошей офицерской портупее, но без оружия и улыбался.
— Сказывали, ты на Оби три года назад утонул? — сказал ему Митренко, держа карабин наперевес.
— Было дело. Я после этого еще два раза в Крыму топ.
— Ты, парень, чего бродишь здесь, потерял что ли чего? — спросил его Сафронов строго.
— Привет вам от Митрофана Романыча! — спокойно ответил Банников и глянул на холмы. — Здесь они недалече.
— Спасибо, что здесь. А что, надобность у Митрофана Романыча какая или прогуляться решил?
— Прогуляться, — улыбнулся Игореша. — И надобность тоже.
— Белок промышляете? — оскалил железные зубы Митренко. — Так здесь белку отродясь никто не брал, это вам за хребет надо идти! — продолжал он удивленно. — Какие же тут, блядь, белки!
— Так я и говорю, какие белки! — Игореша продолжал улыбаться. — А Митрофан Романыч говорит, здесь постоим, — и белки будут, и зайцы. Так что, Александр Степаныч, — он обратился к Сафронову, — в гости он вас просит, поговорить хочет.
Все замолчали.
— Скоро ночь будет, — заговорил вдруг негромко, ни на кого не глядя, якут Потемкин. — Постреляем мало-мало и уйдем. Не ходи к Митрофану.
Сафронов глянул на холмы, положил на нарты свою трехлинейку.
— Схожу. Поздороваюсь с Митрофаном. Если через час не приду, можете стрелять, а ночью, глядишь, проскочите. — И он не спеша пошел по следам Банникова.
Игореша пошел было за ним, но Потемкин окликнул его, направив свай карабин ему в живот.
— Ей, парень, куда пошел? Садись рядом, покурим, может, и ходить тебе больше не надо будет.
Игореша помялся в нерешительности, глядя на карабин.
— Иди, иди, — подбодрил его Потемкин, — курить будем.
Митрофан Романович Сковородников сидел на нартах, застеленных хорошим туркменским ковром, поджав одну ногу под себя, в хороших офицерских сапогах, в теплом, военного покроя, кителе, перетянутом ремнями. В генеральской папахе без кокарды и хорошей песцовой шубе внакидку.
За ним стояли две просторные армейские палатки, двое у костра жарили тушу оленя, насаженную целиком на лом.
— Здорово, Сафронов! — крикнул Сковородников, не вставая с нарт, улыбнулся. Лицо у него, крепкое, продубленное ветром, почерневшее от северного солнца, был он хорошо выбрит и здоров. — У тебя жена, говорят, родить скоро должна, а ты по тайге бегаешь, как мальчик! Леспромхозу от вас один убыток.
Рядом с ним сидел огромный, невероятно широкий человек во всем черном, у ног на шкурах стоял японский телевизор, показывающий какой-то концерт.
— А что, Митрофан Романович, какой закон вышел, что по тайге ходить нельзя? — спросил Сафронов.
— Закон один! — Строго ответил Сковородников, — велю тебя на сосне повесить, это и будет закон!
