— Уж потерпите. — И спросила: — Вас куда забрасывать?
— У Ломоносовского где-нибудь выскочу, — сказал он, не желая упоминать об общежитии, и продолжал: — Это, кажется, Дюма говорил: руки женщины, чтобы быть красивыми, должны быть праздными.
Она сняла руки с руля и, напряженно разведя тонкие пальцы перед собой, осмотрела их.
— Это он не вам говорил. И давно говорил. А сегодня Дюма, — подчеркнула она насмешливо, — так не сказал бы. Я ошибаюсь?
Андрей замешкался с ответом, а она, выдержав паузу, перевела разговор на поездку; вот тут-то, отвечая на ее вопросы, он и вставил как бы между прочим:
— Вообще-то я не собирался в Дагестан. Я привык зимой ездить по другую сторону Кавказского хребта: Чегет, Домбай. Отец приучил. У нас там все под рукой было, и он на школьные каникулы меня туда возил. Нет ничего лучше хорошего склона и скорости, да и у нас это так дешево в сравнении с Западом…
— А кто ваш отец? — спросила она.
И он похвастал, конечно, похвастал с оттенком иронии и над собой и над всяческими чинами и званиями:
— По прежней табели о рангах он в чине тайного советника…
— Ууу, — протянула она и покрутила головой. — И что же, если не секрет, заставило вас, сына тайного советника, изменить своей привычке?
— Да так получилось…
Быстро оглянувшись, она спросила заговорщицким шепотом:
— Не из-за пассажирки ли, уснувшей на заднем сиденье?
Чувствуя, что она ждет от него откровенности, которая может сделать ее союзником в будущем, он признался со вздохом:
— Ага.
И не ошибся. Она сказала весело:
— Если это так серьезно, да еще инструментировано такими вздохами, надо помогать. Я приглашаю вас в субботу к нам.
— Спасибо. — И он спросил, желая проверить, действительно ли на день рождения матери спешила Алена: — Просто так? Или?..
— Или, — перебила она. — Или — мой собственный день рождения. Приглашаю вас, но с одним условием: никаких цветов и тем более подарков.
— Как же без цветов?
— Это он, кажется, хорошо спросил — в стиле неискушенного в столичной жизни молодого человека.
— Во-первых, день рождения — сегодня, а во-вторых, цветы зимой — дорогое удовольствие для студента.
— Если сегодня, поздравляю…
— Это в вашем возрасте, Андрей, поздравления с днем рождения имеют смысл, — с излишней, как ему услышалось, назидательностью сказала она.
И в этом моменте он тоже не сплоховал — прочувствовав интонацию, лишь по-мужски оценивающе посмотрел на нее, и тут же отметил, что она поняла его взгляд и в ответ как бы машинально прошлась пальцами по прическе, открыв справа, с его стороны, алмазик в мочке маленького уха.
— Так вы не забудете? — неопределенно спросила она то ли о своем приглашении, то ли о просьбе ничего не приносить, вытащила из кармашка куртки и подала ему визитную карточку.
— Две вещи обычно помогают понять сущность человека, — сказал он, беря карточку. — То, что человек забывает, и то, что не забывает никогда…
И это он вставил удачно, потому, что она оторвалась от дороги и весело посмотрела на него продолжительным взглядом.
Но все это было вчера.
Сегодня радоваться таким эфемерным успехам было бы просто глупо.
Сегодня, и вчерашний вечер, и вся прошлая сознательная жизнь представлялись игрой, где ему суждено было проиграть. И сейчас он не мог объяснить себе, кто был тот бездумно смелый в своей самоуверенности человек, который кстати говорил заученные фразы, у которого в отношениях с людьми все было рассчитано обычно на несколько ходов вперед… Кто был он?! И где он тот? Неужели, чуть жизнь поприжала его, пригрозив возможностью оставить один на один со своими невзгодами, как он раскис?
Да, конечно, если отца пометут, об этом могут начать говорить на факультете, станут смотреть косо. И что там еще — как водится, фельетон в, какой-нибудь газете… Узнает весь круг московских знакомых отца… Уже наверняка знает! Не к кому пойти. Кто захочет иметь с ним дело? И Алена, и мать ее узнают. И зачем он хвастал отцом?! Позор!..
Андрей медленно поднялся с дивана, обвел глазами комнату, желая хоть в каком-то из привычных предметов найти опору. Стоящая на подоконнике японская магнитола, давний подарок отца, поманила своими живыми формами, и радость обладания ею немного утешила его. Он ткнул пальцем в рубчатую клавишу.
На некоторых кассетах записи музыки были у него скомпонованы с собственными песнями, которые он пел под гитару, так что вой восторга зрителей после очередной импровизации модной группы оказывался вступлением к его несильному, но приятному тенору, и, когда он слушал, это дарило, ему иллюзию причастности к чьей-то по-современному скоротечной славе.
Он стоял у окна.
Города не было. Лишь далеко внизу за мокрой снежной мутью на площади перед главным входом расплывчато проступали фонари. А «Open the door» дошли до того места, с которого «качающийся» в левой руке бас фортепьяно Хью Халбонтона без всякого напряжения перешел в однообразную импровизацию рока, с него — в строгую мелодичную сдержанность прохладного джаза, и тут же, вызывая озноб естественностью, соскользнул в голубоватую даль времени — в спиричуэлс, в котором песни черных рабов сплелись с христианскими молитвами их господ.
Звуки нежно массировали мозг, каждую его клеточку. И жестокость мира, в сущности, бессмысленного и хаотичного, рассыпалась бумажным пеплом. Как сладко было забываться в этих звуках, с облегчением ощущая стертость в сознания пространства и времени… Не надо было ничего понимать, чувствовать — лишь наслаждаться до слез, до полного забвения…
Рев толпы оборвался; значит, сейчас — он. Вот его гитара, вот его голос:
Нет! Свою жизнь он никому дарить не собирается. Одно дело — сочинять и мысли и чувства, иное — собственная жизнь, это сложнее и значительнее любых законов, кодексов, моральных устоев… В конце концов у большинства людей тайная грязь их мыслей и поступков покоится где-то в глубине памяти под рябью самых обычных и даже прекрасных слов, изменений выражения лица, жестов, которым так хорошо обучили современного человека кино и телевидение… Отработанные методы маскировки. А метод, как известно, есть душа, содержания. Вот и живут люди. И еще как живут! А он что же?!
Нет! Что бы с отцом ни случилось, надо жить, как жил прежде, — с гордо поднятой головой. Он не из тех, кто, боясь несчастий, сами себе их суеверно придумывают или усугубляют до несчастии мелкие неприятности и потому никогда не бывают счастливы по-настоящему… И эта девочка будет принадлежать ему. Во-первых, он ее любит, а во-вторых, появилось соображение чисто практическое: на случай, если с отцом это произойдет, надо подстраховаться. Ведь друзья отца не станут хлопотать о целевой заявке в
