У «Маши» и «Ганса» не было фар в привычном понимании этого слова — в случае нужды машины освещали дорогу, выбрасывая перед собой сплошную широкую полосу света, интенсивность и дальность которой легко регулировалась. И теперь свет выхватывал из мокрой темени по обе стороны от дороги грязноватые обшарпанные стены домов, из черных окон которых бессмысленно пялилась на людей пустота. Машины ползли по дороге (теперь уже улице) совершенно бесшумно, внешние микрофоны были включены, но ни один звук, кроме нудного шелеста дождя, не долетал снаружи. Ни голос человеческий, ни лай собачий, ни крик птичий или звериный.
— Стоп, — сказал Велга, когда вездеходы неспешно доползли до перекрестка. — По-моему, это центр данного населенного пункта. И мы все-таки в России. Во всяком случае, буквы над тем вон зданием точно русские. Хотя я не понимаю, что означает это слово.
— «Ми-ни-мар-кет», — прочел вслух Валерка. — Н-да. Час от часу не легче. Буквы русские, слово иностранное. Эй, на «Гансе», кто-нибудь знает, что такое «мини-маркет»?
— Это что-то вроде магазина, — отозвался Карл Хейниц. — А вон там, правее, банк. Видите?
— Ага, — сказал Велга. — Точно. Написано: «Сбербанк». Видимо, от слова «сберегательный». Так, уже легче. О, а это что — там, под деревьями, на площади? Ну-ка, Валера, посвети…
Стихарь чуть довернул вправо, изменил конфигурацию светового потока с горизонтальной на вертикальную, и люди увидели памятник.
На бетонном пьедестале, покрытом уже кое-где обвалившейся плиткой из камня лабрадорита, стоял в полный рост солдат. Гимнастерка, сапоги, каска, плащ-палатка за спиной, в правой руке взметнувшийся вверх «ППШ»… будто старого боевого товарища и друга отлили в бронзе и поставили здесь, посреди площади незнакомого русского городка, на долгие времена в честь тех, кто своей жизнью и смертью добыл победу.
— Ух ты! — воскликнул Валерка. — А ведь это нам памятник, братва.
— Да уж можно не сомневаться, — сказал Майер. — Раз мы в России, то было бы странно встретить здесь памятник немецкому солдату. Наши памятники в Германии.
— Ты уверен? — спросил его Хейниц.
— В чем?
— В том, что нам стоят памятники? Вот так, на площадях?
— А почему бы и нет?
— Потому, что памятники обычно ставят победителям. А мы проигршш эту войну.
— Ну и что? Мы ведь честно и храбро сражались…
— Этого мало, — возразил Дитц. — Мало сражаться честно и храбро. Нужно сражаться еще за что- то, что живет в твоем сердце.
— Например, за Родину, — серьезно подсказал Велга.
— Вот именно, — вздохнул Дитц. — Если честно, в последний год на фронте я уже начал понимать, что мы зря влезли в Россию. Воевал, конечно, деваться некуда, но… Непонятно было, за что воюю. Иногда мне даже хочется сказать Богу спасибо за то, что он вытащил меня с той войны. Не знаю, что будет дальше, но по крайней мере сейчас я чувствую, что по-настоящему нужен. И не только Германии, а самому себе и всем людям. Всей Земле, если хотите. И даже, как вы помните, иногда всей Вселенной. Согласитесь, что при таких условиях воевать можно.
— Браво, господин обер-лейтенант! — воскликнул Шнайдер. — Честно, спасибо. Боевой дух солдата надо время от времени поддерживать. Вы мой сейчас здорово поддержали. Старое вспоминать — только душу растравлять. Будем смотреть вперед и в очередной раз спасать человечество.
— А что, — согласился Валерка, — запросто. Было бы человечество.
— Вот именно, — прогудел Малышев. Пока что я не только человечества, но даже одного человека не видел. И куда все подевались — непонятно. Может, на разведку сходить? На вездеходах-то много не разглядишь. Да и бояться нас могут, откуда местным знать, кто мы такие и с чем пожаловали? Заметили и прячутся по утлам… Разрешите, товарищ лейтенант? Опять же и ночлег подыскать бы надо. Не в машинах же спать, когда мы дома.
— Давай, — кивнул Велга. — Только не один. Вешняк, пойдешь с Малышевым.
— Есть.
— Разрешите и мне? — подал голос Шнайдер. — Что-то я засиделся. Ноги охота размять.
— Разрешаю, — сказал Дитц. — Даем вам час. Попробуйте найти людей. Ну, и нормальное место для ночлега. Связь по рации. Удачи. Три ловкие фигуры выскользнули из теплого и сухого нутра машин под мелкий ночной дождь и растворились в ближайшем переулке.
Городок был брошен. Разведчикам хватило получаса, чтобы убедиться в этом. Разумеется, за тридцать минут они бы не успели даже пройти его из конца в конец, а не то что обыскать каждый дом, но за годы войны солдаты повидали немало сел и городов, оставленных своими жителями, и у них выработалось безошибочное чувство на подобные места. Впрочем, для порядка Малышев, Вешняк и Шнайдер зашли в несколько домов и квартир, где, как и следовало ожидать, никого не обнаружили.
Подходящее место для ночлега они нашли через сорок две минуты. Это был большой и относительно новый трехэтажный особняк, расположенный на окраине города. Окружал его высокий, в полтора человеческих роста, кирпичный забор, и если бы не приоткрытая стальная калитка, разведчикам для того, чтобы попасть внутрь, пришлось бы потрудиться. Калитку заметил Малышев, который отлично видел в темноте (фонариками из соображений скрытности они практически не пользовались), и, тихим свистом позвав за собой товарищей, проник во двор.
— Да, это, пожалуй, то, что нужно, — негромко заключил Курт Шнайдер, когда они наскоро (входная дверь также оказалась открытой) обследовали найденные хоромы. — Здесь и взвод разместится спокойно, а уж мы и подавно.
— И места для «Маши» и «Ганса» во дворе больше чем достаточно, — добавил Вешняк. — И печка есть — можно растопить.
— Это не печка, — сказал Шнайдер. — Это называется камин.
— Какая разница… — пожал плечами рязанец. — Главное, чтоб тепло было и пищу горячую можно приготовить.
— Опять же забор высокий и крепкий, — подвел итоги Михаил. — Все, вызываем наших. Давай, Курт, связывайся. Мы относительно их на северо-востоке. А я на крышу слажу — посигналю им фонариком, чтоб уж наверняка…
Места в особняке действительно хватило всем. Де-вятикомнатная громадина обставлена была с вызывающей роскошью, и, хотя мебель изрядно запылилась, все в доме было в целости и сохранности. Впрочем, ночевать в целях безопасности решили в трех комнатах на первом этаже, стащив сюда дополнительные подушки и одеяла. Машины оставили во дворе, переведя их в режим попеременного бодрствования-стражи (сенсорные системы слежения вездеходов вполне могли заменить глаза и уши самого бдительного часового и в случае чего поднять тревогу). Разожгли камин, приготовили ужин, поели, заварили чай. Аня отыскала где-то в недрах кухонных шкафов десяток свечей, и теперь за большим общим столом в их мерцающем живом и теплом свете лица солдат выглядели по-домашнему мягкими и расслабленными.
— Хорошо, — отдуваясь, сообщил Вешняк, отодвигая от себя большую фарфоровую чашку с чаем. — Прямо как дома. Если бы еще и сахар был кусковой, то просто-таки ничего больше для счастья и не надо.
— А чем тебе чай в Доме Отдохновения не нравился? — спросил Майер. — Что-то я не помню, чтобы ты там так же блаженствовал. А ведь чай тот же самый.
— Ничего вы, немцы, в чаях не понимаете, — подмигнул Вешняку Валерка Стихарь. — Одно дело — пить его на Лоне, пусть красивой, удобной и замечательной, но все же чужой планете, и совершенно другое — здесь, на Земле, да еше и в России. Горячий, свежезаваренный, из настоящей фарфоровой чашки. Не чай — сказка. Не знаю, как вы, а я Серегу понимаю. Тоже сейчас начал чувствовать, что домой вернулся.
— Вообще-то есть такое чувство, есть, — добродушно подтвердил Дитц, откидываясь на спинку стула и вытягивая свои длинные ноги. — Хоть мы и не в Германии. Пока, надеюсь. Только мне лично для полного счастья не кускового сахара не хватает, а людей. Убей — не пойму, куда все подевались. Такое
