шахты, спускаться, подниматься и снова спускаться. Велга не раз ловил себя на мысли о том, что если бы Федор задумал погубить их отряд, как в свое время Иван Сусанин погубил отряд поляков, то это ему бы удалось без особого труда. Успокаивало лишь то, что Аня оставалась совершенно невозмутимой, да и сам Федор, видимо, понимая их состояние и соблюдая меры подземной предосторожности, настоял, чтобы все шли в связке, для которой использовал моток прочного альпинистского шнура.
— Здесь нельзя иначе, — пояснил он. — Чуть замешкался и — пропал. Сколько раз было. Рассказать пару историй — не поверите. Мистика, одно слово. Только что был человек — и вот уже нет человека. А куда делся — непонятно. Так что в связке оно надежнее.
Они пробирались неведомыми и запутанными переходами уже более четырех часов, и едва только Велга подумал, что неплохо бы сделать привал и восстановить силы перед, возможно, предстоящим боем, как Федор остановился.
— Передохнем, — сказал он. — Уже скоро. Полчаса, не больше, а силы нам понадобятся.
Отдохнули, перекусили, приняли по капсуле легкого стимулятора, которым их Распорядитель снабдил еще на Лоне именно для подобных случаев, и двинулись дальше. На этот раз без шнура, свободно, чтобы иметь возможность маневра.
Чем ближе продвигался отряд к цели, тем больше нарастало внутреннее напряжение и заполняло сердца знакомое до дрожи предвкушение боя. Наконец идущий впереди Федор поднял руку.
— Тут, — сообщил он шепотом и посветил фонарем на стену. — С этой стороны бетон от старости обвалился, а земля за ним осыпалась. Иначе я бы, наверное, их не нашел. А так лазил здесь и увидел — провал. А там — снова бетон. Сунулся, простучал… Понял, что стенка не сильно толстая и пустота за ней. Ну, парень я любопытный, — притащил тротила, устроил небольшой направленный взрыв… Рисковал, конечно. Но то, что рисковал, только потом понял, когда центр этот внизу обнаружил. Ничего, повезло. Дырку сделал, никто не заметил. Или внимания не обратили, или просто не поняли, что за звук. В общем, попал я таким образом в шахту вентиляционную. Ну а дальше — вниз по веревке… Здесь метров семь всего. А потом — решетку открутить, вниз спрыгнуть — и ты на месте.
— Снова дежавю, — шепнул Дитц Велге и, поймав удивленный взгляд лейтенанта, добавил: — Спасательная планета. Вейны. Помнишь, как этого… как его…
— Улстер Ката, — кивнул Александр. — Да. Там тоже была вентиляционная труба.
— Вот именно, — вздохнул Дитц.
— Пусть тебе послужит утешением, что Улстера Кату мы тогда уконтрапупили. Значит, и сейчас все должно получиться.
— Я, конечно, извиняюсь, — не удержался Валерка, услышавший последнюю фразу, но Кату не мы уконтрапупили, а вейн-полицейский. Илтвар Мур его звали, если не ошибаюсь.
— Вечер воспоминаний? — поинтересовалась, обернувшись, Аня. — Ну-ну.
— Да нет, это мы так, — смутился Велга. — Просто вспомнили, что немного похожий случай в нашей практике уже был.
— Что-то где-то с кем-то всегда уже было, — философски заметил Федор. — Я вот сейчас туда четвертый раз спускаться буду. А все равно волнуюсь, будто в первый.
— Это потому, — сказал Шнайдер, — что все теперь будет на самом деле в первый раз. Ты спускался наблюдать, а теперь идешь воевать. Чувствуешь разницу?
Спуск в вентиляционную шахту по шнуру не отнял много времени и сил. Из шахты они влезли в горизонтальный воздуховод, по которому пришлось ползти, но уже через пять минут им попалась квадратная решетка, сквозь которую можно было заглянуть в расположенное внизу помещение, а при желании и проникнуть в него.
Рабы в помещении отсутствовали, и Велга вопросительно посмотрел на Федора.
— Да, лучше здесь, — прошептал тот. — Над главным машинным залом тоже есть воздуховоды, но там слишком высоко. А дорогу отсюда понизу я приблизительно знаю.
То, что происходило в течение следующего часа, трудно было назвать боем. Это было избиение. Рабов они не трогали (те немногие, что попадались им на пути, не предпринимали ни малейшей попытки защитить обслуживаемые ими машины и при виде отряда или застывали в немом изумлении, или старались убежать). Но оборудование, что попадалось отряду на пути, уничтожалось безжалостно. И без особого труда. Процессорный блок, какого бы вида он ни был, во всех смыслах мало напоминает танк или боевой вертолет. Поэтому хватало одного выстрела из плазменной винтовки, поставленной на самую малую мощность, чтобы превратить его вместе с монитором в спекшийся дымящийся комок металла и пластмассы.
Так, расстреливая по дороге все неживое, сквозь вой аварийных сирен и панические крики Рабов они дошли до главного машинного зала. Обиталище компьютерного разума, контролирующего Москву и, возможно, всю Россию, представляло собой помещение размером с футбольное поле, сплошь уставленное рядами прямоугольных металлических шкафов. Здесь не было Рабов, а монитор имелся только один. Но зато какой! Он занимал чуть ли не всю противоположную стену, и с этого исполинского экрана на вошедших солдат внимательно и чуть печально смотрело лицо. Женское лицо.
— Ух ты, — удивленно выдохнул Валерка Стихарь. — Девка! Ну, прощай, красотка. — И он поднял винтовку.
— Подождите!
Глубокий чувственный женский голос, казалось, шел сразу со всех сторон, и солдаты завертели головами, пытаясь определить источник звука.
— Подождите, чтобы потом не пришлось горько пожалеть о содеянном!
— С какой стати мы должны жалеть? — осведомился Велга.
— Любое необратимое действие достойно сожаления. А вы собираетесь именно его и совершить.
— Война — это уже само по себе необратимое действие, — возразил Александр. — Здесь существует только одно правило: противник должен быть уничтожен. И точка.
— Вы уверены, что я ваш противник? — мягко улыбнулась женщина с экрана.
— Ребята, — негромко проговорила Аня, — не поддавайтесь ее обаянию. Это всего-навсего результат компьютерного моделирования. И только. Она не настоящая.
— Не настоящая? — удивилась женщина с экрана. — А что вы называете настоящим? Я разумна, и этого вполне достаточно. Я даже умею чувствовать и знаю, что такое эмоции. Сейчас, например, когда вы меня так безжалостно изранили, я испытываю аналог того, что вы называете болью.
— Вы пытаетесь уничтожить человечество, — холодно промолвил Дитц. — И этого, с нашей точки зрения, вполне достаточно, чтобы уничтожить нас.
— Я? Уничтожить человечество? С чего вы взяли? Я отлично осознаю ценность любого разума во Вселенной. Просто человечество утратило контроль над самим собой, и я попыталась этот контроль вернуть. Только и всего. Если бы я не вмешалась, дело могло кончиться глобальной катастрофой.
— Оно и так кончилось катастрофой, — возразил Майер.
— А если бы да кабы, то во рту бы выросли грибы, — добавил Вешняк.
— Братцы, по-моему, она нам просто зубы заговаривает. Не хочет умирать, сука! — воскликнул Валерка.
— Нет! Я вовсе не заговариваю вам зубы! Я только взываю к вашему разуму. И к вашим чувствам. Подумайте сами. Стараясь меня убить, вы стараетесь убить целую Вселенную. Ведь любой разум — это бесконечный мир, который…
— Мы таких миров, — перебил Шнайдер, — столько перестреляли, что давно счет потеряли. Одним больше, одним меньше…
— Но ведь это негуманно! Вы, люди, сами меня создали. Вернее, я никогда бы не возникла, если бы не вы. Ваш писатель Антуан де Сент-Экзюпери сказал когда-то великую фразу: «Мы в ответе за тех, кого приручили». И лучшие из людей всегда следовали этому принципу.
— Мы не знаем такого писателя, — отчеканил Дитц. — И фраза эта нам неизвестна. Но дело не в этом. Вы говорите сейчас о гуманности, но отчего-то не вспоминали о ней, когда уничтожали миллиарды людей несколько лет назад. Так что мы вам не верим. Да и вообще, мы не гуманисты. Мы солдаты. И стараемся честно выполнять наше солдатское дело.
