Венчание со страхом

раскрываемости с дельными планами оперативных мероприятий под пугающе секретным грифом.

А вторую половину рабочего дня Никита провел в областной прокуратуре, тщательно изучая все имеющиеся в производстве дела по нападениям и убийствам женщин пожилого возраста. Отксерокопировал себе все протоколы осмотра мест происшествий и трупов погибших. Вчитывался в отчеты судебно- медицинских и биологических экспертиз, сравнивал, сопоставлял, занося массу сведений к себе в блокнот.

Пометил на отдельном листке словечко «геронтофилия» и поставил после него жирный вопросительный знак. А следующее слово, обведенное для пущего эффекта в рамочку, было «неандертальцы». Возле него стояло сразу два вопросительных знака.

Однако все эти грамматические хитрости только очень смутно выражали чувства начальника отдела убийств ко всему этому делу. Чувства эти вряд ли кто-то мог описать и объяснить, меньше всего сам Колосов. Он ни в чем не был теперь уверен, ничего не знал наверняка и во всем сомневался. Единственное, что он все же поставил для себя во главу угла, сделав главной отправной точкой, – это убеждение в том, что подобного дела в его практике, да и в практике всего их отдела, еще не было, да и вряд ли когда-либо будет. И распутыванием всей этой странной истории он жаждал заниматься лично, несмотря на все свои запарки и заморочки, потому что вся эта разом обрушившаяся на него экзотика – геронтофилы, обезьяны, змеи, древние кости, неандертальцы и разбитые весьма странным способом ископаемые черепа возбудили его профессиональное любопытство до последней степени.

Никита, как он и говорил Кате, был жестоко заинтригован. И чувство это стократно усилилось после посещения им музея в Колокольном переулке.

Первоначальные оперативно-розыскные действия по делу Калязиной – весь стандартный набор опросов, установок, компьютерных выборок, традиционных проверок криминального контингента, выдвижение общих версий – все было поручено Соловьеву.

Никита вмешиваться в деятельность Спасского уголовного розыска не собирался. Однако полученная им лично информация, которую он вот уже несколько дней никак не мог разложить по полочкам и переварить, настойчиво требовала немедленного обсуждения.

Колосову чуть ли не впервые в жизни смертельно хотелось выговориться. И выговориться с пользой: чтобы его выслушали без дурацких ухмылок и поняли, может быть, то, что он сам так пока и не мог понять.

На роль такого терпеливого слушателя он и выбрал Катю. Она – человек творческий, с фантазией, вон какие статьи в газетах закручивает. Ей бредовые выдумки и всякий сумасшедший вздор поверять не совестно. И потом, она же обещала, что не будет смеяться над ним…

– Ты откуда, Никита?

Он обернулся.

Катя стояла перед ним. Волосы ее еще не высохли, а глаза сияли. И вся она такая была славная, нежная. И сарафан яркий ей шел чертовски.

– Я из прокуратуры ехал, ну, думаю, наверное, ты дома уже – полдевятого вечера ведь. Решил… ну, как обещал… В общем, явился гость незваный.

– Да ты что! Да я тебе всегда рада! Честное слово. Ты есть хочешь?

– Хотел, – он смотрел на нее не отрываясь. – А теперь… И теперь хочу… тоже…

Катя чуть отвернулась. Ясненько все с вами, Никита свет Михалыч. Ей внезапно тоже захотелось… набросить на себя что-нибудь. А то этот сарафан треклятый: такое ощущение, что ты – это сплошные голые локти, плечи, коленки. Все для всеобщего обозрения, как на витрине.

– У меня мясо есть жареное и гренки с сыром сделаю. Будешь?

– Буду. Спасибо. Одни хлопоты тебе.

– Чушь, хлопоты! Я тебе действительно очень рада. И мне столько тебе рассказать надо! Из Каменска новости есть.

Они сидели на кухне. Колосов ужинал, а она подливала ему кофе и говорила, говорила.

– На что, интересно, живут эти братья Жуковы? – спросил Никита задумчиво. – Родителям, пусть они там трижды герои-полярники, сейчас ведь не платят ни черта. А тут здоровый лоб-сын баклуши бьет, мотоцикл у него из самых дорогих… Как тебе этот малец сказал?

– Гуляй, пока молодой, а то в Чечне – секир башка, – сообщила Катя.

– М-да-а… И любовница у него есть?

– Утверждает, – Катя улыбнулась. – Я вон в одиннадцать лет в классики и в ляги прыгала во дворе и ни о чем таком ни сном ни духом. В аистов с капустой верила.

– Ты была послушной девочкой из хорошей семьи, – одобрительно заметил Никита. – Милый домашний ребенок. А я… нет, я тоже в особых сорвиголовах не числился. Так, все в норме, обычный пацан. А с девчонками баловаться лет этак с тринадцати начал. Но все тоже вполне цивильно. Девочка, к которой я питал светлые чувства в десятом классе, на тебя была похожа… А Кеша этот, да заливает он в оба уха! Что он, шкет, сейчас может-то?

Катя только вздохнула и подумала про себя: «Акселераты – они сейчас не только на язык бойкие».

– Говорят, те, у кого нет своих детей, никогда не поймут чужих, – заметила она. – У меня нет вот, а у тебя есть дети?

Колосов улыбнулся.

– По всем официальным данным, вроде нет, а там… ну, ведь никогда нельзя быть уверенным до конца в столь деликатном вопросе.

Катя старательно изучала кружевной узор на скатерти. Нет, дружочек, здесь ты совсем иной, совсем…