Арсеньева представляются исключительно мальчишками.
– Да…
– Что да? – Она взяла его за руку. – О чем ты все время думаешь?
– О Красильниковой. – Вадька закусил губы. – Только если ты уверена, что меня волокут в бирюзовый бордель, то…
– Много здесь, конечно, совпадений, – молвил Мещерский осторожно. – Но есть и нестыковки. Не надо, ребята, пороть горячку. Так ты все-таки решил звонить?
– Решил. – Кравченко вздохнул и хлопнул коктейль до дна – только кубики льда звякнули о стекло. – Мне хочется взглянуть на эту «Саломею», приглашая на которую меня так заботливо спрашивают о крепости моих нервов. Так вот, я хочу взглянуть. Теперь и мне любопытно.
Катя встала. Кравченко поймал ее за руку, поцеловал.
– Колосову – ни слова, иначе мы – враги навеки. Поняла? Я сам.
Она молча кивнула – спорить было бесполезно.
Глава 33
СНЫ ДВАДЦАТОГО ГОДА ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА
Все приготовления заканчивались. Верховцев делал последние штрихи: это будет так, а это вот так. Кубок встанет на свое место, светильники займут свое, фарфоровая Луна взойдет на картонные небеса и озарит их серебряным светом.
– В сцене танца, Анечка, вы и Олли сделаете синхронный жест, – сказал он на заключительной репетиции.
– Какой? – спросила статистка деловито. Она казалась взволнованной. Верховцеву это нравилось: девочка добросовестно работает и очень старается. Вообще она значительно изменилась к лучшему, попав в его руки. А ведь с их первой встречи в той убогой бытовке на задворках Павелецкого вокзала прошло всего шестнадцать дней.
– Вот такой жест. – Он продемонстрировал ей. – На вас будут другие костюмы. Здесь предвидится всего лишь маленькая завязочка. Она легко рвется.
– Но ведь тогда мы останемся…
– Да. Ваши одежды спадут, Аня.
Статистка хихикнула:
– Я так и думала: что-то вы вставите им этакое с перцем. Здорово! Настоящий класс! А этот жест… вы сами изобрели или это было в пьесе заложено?
Верховцев отрицательно покачал головой:
– Ни то и ни другое. Так было на самом деле.
– Когда?
– В двадцатом году от Рождества Христова, Анечка, – улыбнулся он, – во времена, в которых вам предстоит жить целый вечер. Это подлинный жест принцессы Саломеи. Ее находка. Вы не размышляли над тем, почему тетрарх Ирод Антипа так жаждал, чтобы она плясала перед ним?
– Ну, вы рассказывали: он был старше, она девчонкой была, целкой, и он ее хотел…
– Она плясала и угодила. Вдумайтесь в слова евангелиста. Да, Ирод очень хотел ее, но она была его племянницей, дочерью его брата и царицы Иродиады. Он знал, что это девочка с изюминкой, так же как и ее знаменитая мать. Этот танец – танец истинной царевны. Щедрый, раскованный танец. И чтобы увидеть его, тетрарх поклялся исполнить любое ее желание. Ему даже царства не жаль было.
– А потом, в конце, я так и буду голяком? – спросила статистка, улыбаясь.
– Да.
– А… Олли?
– У него будет другой костюм. Но не смущайтесь, вы ведь появитесь в самом конце всего на несколько мгновений.
– Да я как-то и не смущаюсь. – Она презрительно дернула худеньким плечиком. – Я и не то еще делала. А потом что будет?
– Ничего. Потом, Аня, упадет занавес. – Верховцев указал на маленькую сцену в Зале Мистерий. – Видите, Данила уже все налаживает, там дистанционное управление.
Среди «последних штрихов» значилась и проверка фонограммы. Верховцев решил заняться этим лично, забрал кассеты и стереомагнитофон в комнату Мастера. Фредди Меркьюри безропотно уступил свое место, и зазвучала совсем другая музыка: Эннио Морриконе, Прокофьев, Григ, «Половецкие пляски» Бородина. Он слушал, перематывал пленки, компоновал, снова слушал, а сам вспоминал недавний телефонный разговор с Иваном Арсеньевым. Тот звонил сообщить, что «флоралии» для двух Саломей готовы.
– Тебе понравится, Игорь. Мне пришло несколько свежих идей насчет цветового решения. Я привезу все перед спектаклем. Будешь хранить их как обычно: через каждые полчаса – легкий холодный душ. Не тугой, чтобы лепестки не повредить. – Он помолчал. – У меня к тебе еще одно дело…
– Какое? – спросил Верховцев. «Наверное, денег будет просить, как обычно».
Но Арсеньев денег не просил.
– К тебе в гости хочет наведаться один человек.
– Кто?
