– Ой, мамочка, это же не Аня!! Это… да это жена Малявина – Марина Аркадьевна!
– Марина Ткач, – уточнил Никита. – Судя по состоянию трупа на момент осмотра, смерть наступила около половины девятого – девяти…
– Вечера?! Но она же вчера вечером была в это время…
– Утра, утра, Сережа. Сегодняшнего утра. И мы бы обязательно нашли следы в этом чертовом овраге, если бы не этот ваш чертов сброс грунта!
Потом, уже вдвоем, они опять сидели в передвижной кримлаборатории. Колосов дал Мещерскому прочитать протокол осмотра места происшествия. Мещерский, вздыхая, читал, шурша страницами, исписанными чьим-то торопливым неровным почерком. Порой читать гораздо легче, чем видеть собственными глазами.
– Не казни себя, Никита, ты ни в чем не виноват, – сказал он, возвращая протокол. – Но все-таки, почему именно Марина Ткач? Я ведь думал, это… А где же тогда Аня? Где Лыков? А где Малявин? Вы ему сообщили?
– Его розыском занимается Кулешов. Дома в Воздвиженском его нет. Там только их домработница. Здесь закончу, съезжу допрошу ее.
– А как же наши, как же эти? – Мещерский кивнул в сторону дома.
– С этими разговор особый. Но позже.
– Как она попала в овраг? – спросил Мещерский, – Что она вообще делала в парке у пруда так рано?
– Что делала, будем выяснять. А в овраг она попала очень просто – ее туда сбросили уже мертвую. Само убийство произошло у пруда в конце аллеи. Там мы зафиксировали четкий след волочения тела – до кустов, что по краю оврага растут. И вот именно там мы кое-что нашли.
– Следы убийцы?
Никита повернулся – внутри тесной, напичканной электроникой кримлаборатории он двигался очень осторожно, – достал картонную коробку, в которую упаковывали в ходе осмотра и выемки вещдоки, открыл.
Внутри Мещерский увидел измазанную грязью замшевую дамскую сумочку. Он тут же вспомнил, что видел ее у Марины Аркадьевны. Она небрежно-изящным жестом швыряла ее на подоконник или на кресло. А по мере надобности извлекала из нее то сотовый телефон, то пачку сигарет, то зажигалку. В коробке вместе с сумкой сохранялись для следователя и все найденные традиционные женские аксессуары – каждый в отдельном прозрачном пластиковом пакете.
– Сумку опять не взяли, как и в случае с Филологовой. Ключи, кошелек, пудреница и прочая бабья дребедень на месте, – сказал Никита. – А вот мобильника нет. А ведь он у нее был, да?
– Да, был, последняя модель с цветным дисплеем. А это что? Это тоже было у нее в сумке?
– Да, в сумке, на дне, – Никита бережно извлек из коробки пластиковый пакет. В нем лежала небольшая потрепанная тетрадь в половину листа. Не блокнот, а именно тетрадь, переплетенная в твердую обложку, обтянутую старым полинялым атласом цвета сирени.
– Что это такое? – шепнул удивленно Мещерский.
– Я только мельком проглядел. Это что-то вроде дневника, – ответил Никита.
– Можно я посмотрю?
Колосов, натянув на руку резиновую перчатку, достал из пакета тетрадь. Раскрыл. Мещерский увидел титульную страницу. Бумага была пожелтевшей от времени, сырой на ощупь. Страницу украшала замысловатая виньетка в стиле Бердслея: два павлина и окружающий их вычурный растительный орнамент. Наискось титульной страницы шла надпись, исполненная выцветшими от времени фиолетовыми чернилами – крупным, округлым аккуратным почерком: «Милой Милочке от Сони и Ляли в день ангела с пожеланиями счастья». Никита перевернул страницу.
– Обрати внимание на дату, – сказал он.
Сверху над текстом, написанным уже совершенно иным – мелким, бисерным почерком и другими чернилами, стояла дата: «6 мая 1913 г.».
– Что это за тетрадь? Чья она? – спросил Мещерский.
– Чья, не знаю, а найдена в сумке убитой. Кстати, в ней была закладка, – Никита снова перевернул страницы, и Мещерский увидел между ними пустую мятую пачку из-под сигарет «Мальборо». – Видишь? Точно такая же пачка, только початая, у нее в сумке. Эта Ткач, видно, дымила как паровоз.
– Да, курила она много, я заметил, – ответил Мещерский, глядя на закладку и на мелкий бисерный текст под ней. – Гляди, а тут пометки на полях… Фломастером?
Но тут их прервали – приехал начальник Воздвиженского отделения милиции Кулешов, страшно озабоченный всем происходящим. Он приехал не один, привез с собой свидетеля. И свидетелем этим, к немалому изумлению Колосова, оказался… бывший директор школы, а ныне церковный староста Алексей Тимофеевич Захаров.
– Может быть, мне в дом вернуться, к ним? – шепнул Мещерский Колосову. – Пока ты его допрашиваешь. А то наши… ну, эти подумают, что… У них могут возникнуть подозрения.
– Из флигеля не видно, что здесь делается. Мы специально машины так поставили. А Захаров тебя в лицо не знает, он только Катю со мной видел. Не волнуйся. Я хочу, чтобы ты поприсутствовал. А этой банде в доме скажешь, что допрашивали тебя долго, одним словом, жилы тянули, – Никита хмыкнул. – После вчерашней возни с Изумрудовым они поверят. А мы послушаем этого старика. Вот уж не ожидал, что он с нами снова захочет встретиться.
– Подожди, а с Изумрудовым-то что? Где он?
– В камере кукует вместе с одним местным, с Мячиковым. Вчера у нас с ним интересная беседа была, –
