Он поднялся на третий этаж, помассировал занывшую вдруг ногу и направился к кабинету с табличкой: «Анатолий Иванович Петелин. Следователь по особо важным делам». Постучавшись, толкнул дверь.
За столом сидел немолодой, сутулый мужчина, с проседью в волосах, с проплешинами. На нем был мышиного цвета костюм, столь модный в полуноменклатурной среде середины семидесятых. Да и весь он выглядел каким-то замшелым, случайно занесенным в конец века. Трудно было представить на его лице какие-либо эмоции. Именно так, по мнению Максима, полагалось выглядеть тем, кто скрупулезно собирал толстые досье на диссидентов и, «чувств никаких не изведав», отправлял их в психушки — «мозги прополоскать».
— Здравствуйте, Максим… э-э-э… — мужчина глянул в бумажку, — Андреевич. Слушаю вас внимательно. Проходите, присаживайтесь. — Голос Петелина полностью соответствовал его внешности: ни тонов, ни красок, ни модуляции — абсолютно бесцветный голос.
Максим сел и, пытаясь преодолеть неприязнь к этому человеку, заметил:
— Там, в фитнесс-центре, нас опрашивал другой следователь…
— Все течет, — тусклым голосом проинформировал Петелин и замолчал, уставившись на Максима давно потухшими глазами.
Максим собрался с мыслями и немного нескладно, — совиный взгляд следователя очень раздражал, — пересказал свою беседу со вдовой Генина. Закончив рассказ, передал Петелину визитную карточку свидетеля. Петелин молча кивнул и что-то быстро записал на листке календаря. Затем — по-прежнему уставился на Серова.
— У меня, собственно, все, — неуверенно пробормотал Максим.
Петелин отрицательно покачал головой и буркнул:
— Мысли. Мне, Максим Андреевич, интересны ваши мысли по этому поводу.
— Мысли, Анатолий Иванович, — это наше дело. Мое дело — проинформировать нас. А вы уж, пожалуйста, думайте сами.
Петелин неожиданно улыбнулся, и выражение его липа изменилось до неузнаваемости стало вдруг каким-то растерянным и даже обаятельным. Впрочем, только на миг.
— Будь на вашем месте кто-то другой, я бы и не спрашивал. Но вы-то, Максим Андреевич, — наш. Наш, наш, не спорьте. Все я о вас знаю. И о ваших «пирамидальных» причудах, и о прежних делах. — Заметив на лице Серова неподдельное изумление, он добавил:
— Это же моя работа. Так вот, Максим Андреевич. Кровель — в несознанке, потому мы обязаны проверять все другие версии. И пара-тройка толстячков у меня в загашнике имеется. Смотрим, нюхаем. Пока, признаться, впустую. — Он вздохнул, и лицо его опять приобрело вполне человеческое выражение. — Так что не стесняйтесь, Максим Андреевич, рассказывайте.
Максим без разрешения закурил (ваш — так ваш). Заметив на лице Петелина ухмылку, он, наконец, решился.
— Там, в вашем загашнике, не фигурирует такая фамилия — Нефедов?
В глазах следователя зажегся огонек. Он медленно проговорил:
— Я вижу, вы основательно увязли в этом деле. Фигурирует. Сразу за Кровелем. Есть еще, конечно, Баргузов, но его мы вынуждены вывести за рамки наших поисков — вы ему обеспечили железобетонное алиби. Так что там насчет Нефедова?
Максим осторожно, с оговорками рассказал о своей беседе с Алексеем. После длительного молчания и чирканья карандашом в блокноте Петелин внимательно посмотрел на собеседника.
— Мне кажется, вы не верите в виновность Нефедова и очень не хотите, чтобы убийцей оказался именно он.
— Не верю, — согласился Максим. — И не хочу. Но факты, увы, — вещь упрямая. Алиби у него нет. Пока.
Петелин кивнул, позвонил куда-то и сухим голосом проговорил:
— Бурко? Здравствуй, Петелин. Слушай меня внимательно. Нефедов курит только на балконе. Погуляй по квартирам в доме напротив, поспрашивай: может, кто его в то утро и видел. Да понимаю я, понимаю! Четыре месяца, да, это много. Но ты погуляй, погуляй. Не ленись! Все, пока. — Он посмотрел на Максима. — Посмотрим, поищем. Бурко, если вцепится, на Луне кого угодно найдет. Одно плохо: таких мотивов для убийства Генина, как у Нефедова, нет больше ни у кого.
— Н-да, — неохотно согласился Максим. — Это я понимаю. Пожалуй, все. Я могу идти?
— Конечно. Всего доброго. Давайте пропуск, распишусь. — Следователь вывел свою фамилию какой- то причудливой старославянской вязью.
Глава 9
Сергей не вошел, а влетел в квартиру. Не разуваясь, прошел на кухню.
— Танюха, кричи «ура»! Лившиц нашел клинику в Израиле, где берутся сделать операцию за весьма умеренную плату!
Татьяна подставила ему для поцелуя щеку, потом другую, после чего они молча с минуту стояли посреди кухни. Стояли обнявшись.
— Умеренную — это сколько? — спросила наконец Татьяна, осторожно освободившись из объятий мужа.
— Там, понимаешь, довольно хитрая схема, — смутившись, начал объяснять Сергей. — Пятьдесят надо отдать сразу, а остальное зависит от результатов операции и сроков реабилитации.
— Но у нас же нет таких денег, Сережа, — в растерянности пробормотала Татьяна.
— Давай считать вместе, — бодро заявил Сергей. — Сейчас у нас двадцать две тысячи. Кира даст еще восемнадцать. Итого — сорок. Мне на работе обещали три. Юра Лившиц готов помочь — у него есть две. Сорок пять, Неужели мы не найдем еще пятерочку?
— Ты говоришь о пятерочке тысяч долларов? У тети Даши, что ли, одолжим? До получки, да? А еще — билеты, проживание в гостинице, питание! И чем потом все это отдавать? Хорошо, если ты получишь этот гранд. А если нет?
Сергей молчал, глядя прямо перед собой. Потом со вздохом проговорил:
— Извини, Таня. Я об этом даже не подумал… Но что делать? Не отказываться же?
— Нет, конечно, — успокаивала Сергея жена. — Надо как следует все продумать и решить, как быть дальше. Кстати, позвоню-ка я Кире.
— Алло, Кирюша! Это Таня. Как твои дела?
— Ничего хорошего. — Голос у Киры был усталый, тусклый. — А что у вас?
— У нас, кажется, получше. Лившиц нашел клинику. Срочно нужны деньги, Кирюша.
После долгой паузы Кира ответила каким-то чужим и очень неприятным голосом:
— Деньги, Татьяна, нужны всем. Увы, здесь я ничем не смогу тебе помочь. Денег у меня сейчас нет и в ближайшее время не предвидится.
— Но как же..? — Татьяна ничего не понимала. — Ты же обещала… Срок уже давно истек.
— Странная ты. Я же не отказываюсь от своих слов. Хотя, честно говоря, могла бы это сделать, и ни один суд меня бы не тронул. По документам — дача моя. Государство оценивает ее в десять тысяч новых рублей. Я тебе уже отдала в пятнадцать раз больше. Была бы я нормальным человеком — сделала бы тебе ручкой, и все дела. Но я честная, и признаю — восемнадцать штук за мной. Но отдать я их смогу не раньше, чем они у меня появятся. Я достаточно ясно излагаю?
— Я не понимаю, Кира… — В глазах Татьяны стояли слезы, и она готова была разрыдаться. — Нам ведь Илюшку отправлять в Израиль… Что же нам делать? Ведь только ради этого дачу продавали.
— Мне очень жаль твоего сына. Если бы я могла, я помогла бы вам. Но сейчас, повторяю, сейчас я не могу вам помочь. Займи где-нибудь. Квартиру продайте. — И после минутной паузы: — Ладно, Тань, извини. Я очень занята.
— Но ты же ограбила нас! И Илюшку убила! Как ты можешь!? — кричала Татьяна, обливаясь слезами.
