– Мы потеряли Ваш след, но Жануарий разыскал это место при помощи… м-м…
– Хорарной астрологии,[216] – подсказал Жануарий.
– Да-да. И вот, хотя это и дерзость, – продолжал д’Эмбекур, – мы сочли возможным нарушить интим и…
– В чем дело? Почему без стука? – поинтересовался Карл севшим со сна голосом. Он приподнялся на локте и деликатно высморкался. Жухлый дубовый лист с фигурным краем, застрявший в его волосах, ритмично шевелился под порывами ветра.
Вместо ответа д’Эмбекур с невысказанным «Ну что ты попишешь!» молча утопил взгляд в муаре небес. Жануарий посмотрел на Карла как на тяжелобольного. Коммин кисло улыбнулся.
Карл огляделся. Выяснилось, что он на поляне, вокруг подковой дежурят молодые дубки, земляничные листы тут и там, и один, шерстяной, прямо под ладонью, солнце уже садится и комары плотоядно ноют в молодых лопухах. Конь, кстати, где конь?
– Вот уже два дня будет, как… – начал объяснения д’Эмбекур, но запнулся и оторопело уставился куда- то за Карлово плечо. Но Карла это не насторожило.
– Два дня как что? – Карл осоловело отряхнул рубаху от травы и от горчичного цвета дубовых листов.
Вдруг девушка в косынке цвета увядшего нарцисса быстро-быстро заговорила на кривом и ужасном французском языке из-за спины Карла. Несмотря на варварский французский выговор, в ее голосе скрежетало вполне ладное аристократическое возмущение, которое сразу расположило и расслабило гостей. Спустя минуту Карл, правда, осознал, что девушка говорила на английском.
– Мадемуазель полагает унизительным беседовать с людьми, которые не представлены ей и которым не представлена она, – скоренько перевел Коммин.
– А-а, сейчас. Это Маргарита, моя третья жена, – бездумно бросил Карл, втуне дивясь своей осведомленности.
– Жануарий, врач и советник Его Светлости, – Жануарий дружелюбно кивнул.
– Ожье де Бриме, друг и вассал Его Светлости. Очень, очень рад, – д’Эмбекур положил руку на свою узкую грудь и с куртуазным смирением во взоре поклонился.
– Филипп де Коммин, сир де Ренескюр. Секретарь Его Светлости, особый уполномоченный во Фландрии и скромный летопи…
– Очьень, очьень приятно, – оборвала Коммина девушка в косынке.
– Вот и хорошо. Не стоило… гм… лезть в бутылку, монсеньоры, – подытожил Карл, вставая. Очень болела голова.
Под желтой косынкой Маргариты скрывался коротко остриженный затылок, и оттого бракосочетание пришлось отложить до следующего июня. В пику бургундским фундаменталистам Карлом было решено, что венчание и торжества будут проходить в Брюгге.
Это была третья свадьба в личной историографии Карла Смелого и по меньшей мере тридцатая бухаловка по поводу междинастического скрещивания из тех, на которых герцог присутствовал в силу общепринятого политеса.
И, поскольку денег в бургундской казне все прибывало вопреки бесконечным милитаристским тратам, калигулианского размаха турнирам и пирам, несмотря на щедрые взятки духовникам, атеистам и духовникам-атеистам от Гибралтара до Вислы, невзирая на разнузданное казнокрадство под ауспициями[217] тишайшего Филиппа де Коммина, так вот денег все прибывало, ибо герцогство росло и ширилось, оттесняя мелкие прирейнские марки от Империи,[218] крупные графства от Франции и подбирая ништяки[219] вольных городов по всему Бенилюксу, вот потому-то меченой Андреевским крестом денежки становилось все больше и гуще, это нездоровое изобилие все сильнее тяготило Карла, и, коль скоро так, он решил бороться с деньгами тотальными методами, дабы положить предел этому золотому потопу, поскольку денег в бургундской казне все прибывало.
А то что же выходит? Они ведь все так или иначе рыцари, а не разбойники-социалисты вроде этих шервудских горлопанов.[220] И не разбойники-монархисты, в конце концов, как король Франции. Они – рыцари, и потому деньги для них – тьфу. Ведь когда наконец все разборки промеж франками, бургундами, нормандцами, лотарингцами, немцами и итальянцами будут улажены (а случится это скоро-скоро-скоро под сиянием короны королевства Бургундского) и когда весь христианский мир наконец двинется против турок, против Константинополя, Иерусалима и Дамаска в победоносном Одиннадцатом походе, речь будет идти не о каких-то там деньгах. А наконец-то о настоящих деньгах! Ну а до времени рыцарям пристало рыцарское.
Так и получилось, что к исходу первого же дня празднеств по случаю бракосочетания Карла и Маргариты все псы города Брюгге отвалились по лугам и лесам переживать калорийный удар наедине с луной и своею тоской.
К вечеру же второго дня икалось всем воронам и воробьям Фландрии.
На третий день Брюгге покинули крысы, следуя прямой дорогой к своим гаммельнским братьям-аскетам с недельным запасом изысканного провианта, среди которого благоуханные шкурки копченых окороков держали за баланду.
Заломив бровь, Карл соловым взором обводил пирующих, гуляющих, гогочущих и орущих подданных. После Льежа герцог первый раз в жизни заподозрил, что ему, быть может, не посчастливится войти в историю великим воителем. Ну так хоть великим мотом, а?
Они стояли с Маргаритой на помосте в виде бьющего в небеса фонтана розовой воды, каковой фонтан извергался из дыры в спине кита, каковой кит длиной в сорок четыре фута, оскалив клыки и распластав плоские когтистые лапы, неспешно оползал по периметру рыночную площадь, подпоясанную канавой, каковая канава была облицована черным мрамором и изобиловала золотыми рыбами, каковые рыбы и вправду были золотыми.
Причем если в первые два дня канаву оберегали от посягательства легкомысленных халявщиков наемные ганзейские кнехты, ряженые тритонами и аргонавтами, то вскорости они должны были по знаку герцога убраться восвояси и о том многие если и не знали, то догадывались. Западло, впрочем, во всем этом, конечно же, было, и его герцог ожидал не без энтузиазма.
Итак, на площади обжирались на пятидесяти столах нобили и клирики, купеческое сословие гуляло на примыкающих улицах, а все прочие – повсеместно.
Третий день Карл был полностью поглощен этим всецветным Вавилоном, который, подобно безобразно усложненному калейдоскопу, напрочь стер на хрусталике и райке разницу между синим и желтым, красным и черным, прозрачным как воздух и прозрачным как вода.
И все же, когда кит накренился на вираже – несильно, а ровно настолько, чтобы Карл мог в очередной раз продемонстрировать своей новой супруге крепость десницы, придержав ее за талию, хотя в этом, быть может, и не было ультимативной необходимости, ибо расплющенная как бы натуральными физическими законами верхушка водоизвержения была снабжена изящными перильцами в форме двадцати четырех морских змей, связавших серебряные тулова в неразрывное вервие – ахроматические глаза Карла повстречались с пристальным взором человека, о котором герцог мог поклясться, что хотя и не видел его никогда ранее, но на кого-то этот незнакомец решительно похож и этот кто-то определенно не является им самим, Карлом.
«Значит, это не мой внебрачный сын и не мой незаконнорожденный брат», – пожав плечами, заключил Карл и хотел отвести глаза, но требовательно-умоляющие глаза полузнакомого незнакомца не отпускали.
Карл заинтересовался. Он пригляделся и обнаружил, что вокруг волоокого капитана Немо в карнавальном потоке зияет подозрительная дыра, образованная несколькими персонажами в ультра- экстравагантных маскарадных костюмах. Ведь если недоношенная франко-бургундская, образцовая истинно-бургундская и кичевая фландрская моды неизменно тяготели к цельности и роскошеству, и даже фаблиозные великаны-каторжники звенели цепями из бесценного чешского хрусталя, то свита Капитана словно бы час назад бежала из Бастилии в подлинных зэковских прикидах.
«А что, неплохо для начинающих щеголей, – оценил Карл выходку безвестных денди. – На следующей
