– Милостивые гиазиры! Сейчас я буду вести себя несколько странно, но прошу мне ни в чем не мешать.
Впрочем, и Знахарь, и Дотанагела уже давно сидели в причудливых позах друг напротив друга, прикрыв глаза и символизируя собой Неведение-Безмолвие-Недеяние, пока остальные вовсю таращились на избиение смегов. Оглянулся только Иланаф. Он одобрительно кивнул Вербелине и вновь вернулся к созерцанию ужасов войны.
Тогда Вербелина наклонилась, поцеловала Дотанагелу в плотно сжатые губы и, отшатнувшись, словно от раскаленной сковородки, выпрямилась в полный рост.
– Эгин, на моем десятом проходе можно будет начинать.
– Что? – Эгин не понял ровным счетом ничего.
– Ты все поймешь. – Вербелина запечатала его уста поцелуем. Ведь ты любил меня, правда?
Эгин опустил глаза – от неожиданности он даже не смог солгать.
– Впрочем, какое это сейчас имеет значение? – устало хлопнула ресницами Вербелина, и Эгин мучительно пожалел о том, что не солгал.
Раз нет теперь, перед лицом неотвратимой смерти, никакой разницы, любил или не любил, можно было бы сказать: «Любил». Но поздно – Вербелина была уже далеко от него…
Вербелина сбросила с себя всю одежду одним выскальзывающим движением – словно змея, вывернувшаяся из старой кожи во имя блеска новой, ослепительно прекрасной. Эгин еще раз невольно поразился, как исхудала бедняжка в призрачных объятиях Киндина.
Вербелина поднялась на загнутый край стены-лепестка и, не страшась огромной высоты, вытянулась в полный рост, раскинув руки. Потом она запрокинула голову в небеса и испустила очень тихий и жалобный вой с едва заметными грудными переливами.
Эгин знал этот танец.
Эгин любил его и, разумеется, прекрасно понимал, что его любили и другие мужчины – например, Дотанагела.
Но как этот танец любят животные-девять, если к нему прибавить еще несколько па – Эгин не знал и даже представить себе раньше не мог.
Вербелина шла, ритмично и плавно раскачивая бедрами, пять шагов влево. По ее лицу бежали, сменяясь, десятки удивительных сладострастных гримас. Иногда она скалилась медведицей, иногда взрыкивала тигрицей, но Эгин был уверен, что для тварей это все одно – разные лики сладострастья.
Вынося ногу далеко вперед на шестой доле, Вербелина стремительно и в то же время неописуемо грациозно поворачивалась и шла назад.
На обратном пути она не гримасничала, нет – здесь все искусство опускалось ниже – к животу, груди и бедрам, а на лицо Вербелины нисходила печать великого расслабленного облегчения.
Новый поворот и новые гримасы. Смена ритма. Хлопки ладоней. Эгин уверился в том, что, обратись он сейчас животным-девять, определенно стал бы на карачки и, развесив слюну, жадно впитывал бы каждое движение Вербелины.
Он едва не забыл считать проходы. Но нет, не забыл – сейчас как раз оканчивался седьмой.
Эгин с трудом оторвал взгляд от ослепительной наготы Вербелины и перевел взгляд на стены Хоц- Дзанга, над которыми с начала ее танца воцарилась удивительная тишина, прерываемая лишь стонами умирающих смегов и поскуливанием раненых тварей, которые видеть Вербелины не могли.
Твари. Твари повсюду. Отвратительные алые пасти распахнуты настежь. Глаза горят. Челюсти свисают едва ли не до шершавого пола боевых площадок. Нити розовой слюны. И полная неподвижность.
Псы сидели как завороженные. Смеги, которым Эгин, а вслед за тем и сообразившие, в чем дело, Самеллан с Иланафом безмолвно подавали всякие предостерегающие знаки, затаились среди псов, стараясь не обронить ни единого лишнего звука.
Десятый проход. Эгин поднял лук, которым его с утра снабдил предусмотрительный Фарах. Натянул тетиву. Прицелился в пса, который зачарованно стоял дальше всех от смегов, прямо на гребне соседнего лепестка-стены.
Промахнуться было невозможно. Пес, не издав ни единого звука, исчез из поля зрения Эгина, прохваченный насквозь быстроперой стрелой. И ни один из его сотоварищей ничем не отреагировал на это вопиющее надругательство над любителем изящных искусств, воплощенных в бедрах и грудях Вербелины.
Это послужило сигналом.
Сколь бы ни были мечи смегов коротки, они разили без пощады. Обезглавленные твари падали наземь, не успевая даже осознать, что же происходит.
Псы наконец-то гибли десятками. Единственное, чего не мог понять Эгин, – почему они не разлетаются вдребезги под невидимыми и неотразимыми ударами Говорящих, отчего по их черным загривкам не гуляет долгая рука клинка Дотанагелы и что вообще себе думают истинные сильнейшие Хоц-Дзанга?
Выходило, что героиня дня – Вербелина исс Аран, а все прочие, простите, попердывают на подпевках.
Увы, день только начинался. Эгин не знал истинного положения вещей. А героями дня еще предстояло стать многим и многим. Только не ему – к счастью или к сожалению.
Да, вот он, поворот дороги. Вот они, сосны. А вот и Хоц-Дзанг.
Лагха Коалара резко остановился. Да, Шет окс Лагин знал, что делал. Крепость-роза, возродившаяся над Золотым Цветком…
– Прошу меня простить, гнорр, – это был голос пар-арценца Опоры Единства. – Но, если я не ошибаюсь, вы, согласно собственным уверениям, располагаете всем необходимым, чтобы сокрушить Хоц-Дзанг в одночасье. Почему же вы…
– Прошу меня простить, – голос Лагхи полоснул по ушам пар-арценца и ближайших аррумов прыткой плетью-семихвосткой, – но вы напросились сами.
Лагха рывком поднес двойную флейту к губам и резко дунул в нее.
Два языка пламени с ревом вырвались из безобидных тростниковых трубочек и расплескались о позолоченные доспехи пар-арценца. Тот в ужасе отшатнулся назад.
– Вы хоть один чистый звук в этом реве расслышали? – спросил Лагха тоном наставника музыкальных искусств.
– Нет, гнорр, – покачал головой пар-арценц, постепенно приходя в себя.
– Вот именно. Потому что там, – указующий перст гнорра ткнул в великолепные очертания Хоц-Дзанга, – собрались пять очень сильных существ. Трое живых-вне-плоти, один хушак и один человек держат Танец Садовника в тенетах своей отводящей магии, и искусство несравненного Шета пока что бессильно. А сейчас, пар-арценц, позвольте мне наконец-то приступить к правильному обложению Хоц-Дзанга.
– Безусловно, гнорр. – На уста пар-арценца Опоры Единства снизошла наилюбезнейшая улыбка.
Тяжело дыша, к ним подошел пар-арценц Опоры Безгласых Тварей.
– Плохие дела, – сказал он куда-то в сторону. – Плохие дела. Они вовсе не слышат меня, и они гибнут. Совсем скоро они будут истреблены.
Лагха Коалара только махнул рукой. Дескать, пусть их. Собак гнорр не любил. Как и Эгин.
– Подержите, будьте столь любезны.
Пар-арценц Опоры Единства с опаской принял от гнорра двойную флейту.
Лагха Коалара достал из-за спины лук, извлек из колчана стрелу и натянул тетиву.
Лук он держал весьма необычно – не вертикально, так, чтобы нижний конец упирался в землю, а горизонтально. Гнорр задрал стрелу в небо, словно бы собирался дострелить до облаков. Ни один смертный не смог бы удерживать такой огромный лук в таком положении. Но рука гнорра даже не дрогнула.
До южных стен Хоц-Дзанга было шагов пятьсот, а до его цели – шагов семьсот пятьдесят. Ничего, долетит.
– А, чуть не забыл! – бросил через плечо Лагха Коалара. – Пусть морская пехота разворачивается подковой вокруг Хоц-Дзанга. Когда стены падут, кто-то ведь обязательно уцелеет!
Вербелина разошлась вовсю. Ее тело сплошь блестело от пота, мокрые длинные пряди облепили лицо, шею, плечи.
Она хрипела и стонала, клочья белой пены то и дело срывались с ее губ. Движения ее рук,
