порошок называется „покровы Говорящих“. Потом я им обмажусь с ног до головы, и ты, Эгин, меня увидишь…»
И Эгин все-таки увидел… Говорящие теперь были одеты в свои покровы стараниями варанского гнорра…
Да, Знахарь и Дотанагела по-прежнему сидели друг напротив друга. Но теперь Эгин видел, что все это время они находились в обществе Говорящих Хоц-Дзанга. Киндин и Фарах («До чего же они страшные!» – мелькнуло в голове Эгина) образовывали вторую пару сидящих. Они тоже располагались друг напротив друга и пребывали в таком же оцепенении, как и Знахарь с Дотанагелой.
А в центре квадрата, образованного неподвижными фигурами этих четверых, стояла, вытянувшись статуей и опустив руки вдоль тела, божественная, обнаженная Тара.
Ее глаза тоже были закрыты. Тара была в трансе. И ее силы тоже служили их общей магической цели.
А потом Поющая Стрела отыскала свою добычу.
Внешность наконечника Поющей Стрелы есть железо, которому придана форма лаврового листа. А внутренняя наполненность наконечника Поющей Стрелы есть Измененная музыка двойной флейты Шета окс Лагина. Внешность наконечника Поющей Стрелы сотворена, дабы разить теплую плоть. А внутренняя наполненность Поющей Стрелы – дабы разить тайноплотную нежить.
Поэтому когда Поющая Стрела отыскала свою добычу, видимую благодаря «покровам Говорящих», на боевой площадке умирающей воительницей взвизгнула флейта, вот только никто не увидел игреца.
Вместе с последней нотой тайноплотная нежить по имени Фарах перестала существовать, окончательно слившись с Гулкой Пустотой.
«Покровы Говорящих» на месте ушедшего в небытие Фараха держались еще несколько мгновений, а после опали.
Все изменилось. Дотанагела, Знахарь, Киндин и Тара мгновенно вышли из оцепенения, ибо без Фараха они больше не могли отводить Танец Садовника от Хоц-Дзанга. Невидимый, но непреодолимый для Танца купол исчез.
Прежде чем Говорящие успели покинуть боевую площадку, следующая стрела гнорра заныла в тайной плоти Киндина.
Лагха Коалара стрелял вслепую.
Он не знал, проявило ли изумрудное снадобье тела Говорящих. Он не знал, поразили ли Поющие Стрелы цепных псов Хоц-Дзанга. Он знал только, что в его колчане остались две Поющих Стрелы. Не больше и не меньше.
Гнорр опустил лук и приложил губы к флейте.
Неужели? Тихая, печальная нота. Но отнюдь не ревущее пламя, милостивые гиазиры! Отнюдь!
«Ну что же, две стрелы можно оставить про запас. Что бы там ни было, а главное дело сделано», – подумал гнорр.
Лагха повернулся к своим офицерам, которые уже оправились от пережитых потрясений. Все то время, пока гнорр, с их точки зрения, без толку тратил стрелы, они простояли, не смея шелохнуться, с обнаженными мечами и просветленными служебным рвением лицами.
– Милостивые гиазиры! Сейчас, пожалуй, подымется довольно сильный ветер. Я советую вам сесть на землю. Впрочем, можете стоять. Делайте, в общем, что хотите. Главное – не наложить в штаны.
Из выживших после «градобоя» офицеров только пар-арценц Опоры Единства смог правильно понять настроение гнорра.
Сейчас Лагха Коалара явно был в восторге. Он был счастлив, как мальчишка, которому удалось запустить воздушного змея. И, приблизительно представляя причины, вызвавшие торжество гнорра, пар- арценц поторопился сесть на землю. Ну его к Шилолу, этот «довольно сильный ветер»…
Всякой розе вольно распуститься под воздействием солнца, влаги и собственной природной предрасположенности. И всякой розе вольно опасть, вверив лепестки жестокому ветру или пальцам Сиятельного князя.
Хоц-Дзангу, крепости-розе, как и всякой розе, было вольно распуститься под воздействием солнца, влаги из кувшинов Говорящих и собственной природной предрасположенности, созданной гением Шета окс Лагина. Хоц-Дзангу, крепости-розе, как и всякой розе, было вольно опасть, вверив лепестки и жестокому ветру, и пальцам Сиятельного князя, созданным гением Шета окс Лагина.
Лагха Коалара поднес к губам двойную флейту. Первый звук незатейливой мелодии вырвался из нутра заговоренного тростника. Звук быстро растворился в жарком послеполуденном воздухе. Еще одна нота. И еще одна.
Гнорр, пожиравший взглядом внешние стены-лепестки Хоц-Дзанга, отметил, что ближайший из них будто бы немного качнулся. Едва-едва заметно. Приободренный гнорр заиграл уверенней.
Они вновь стояли близ Семени Хоц-Дзанга, рядом с саморазрушившейся «молнией Аюта» и конями Говорящих.
Из-под бельм на глазах коня Киндина сочилась прозрачнейшая жидкость. Конь Киндина плакал, ибо его хозяин обрел свое небытие вслед за Фарахом.
Из Говорящих с гребня стены успела спастись только Тара, но «покровы» полностью не сошли с нее и вполне заметно серебрились, намечая контуры волос, плеч и лица.
Тара ожидала стрелы гнорра и была готова к ней. Но стрелы все не было. И это ожидание небытия было для нее во сто крат хуже самого небытия.
Если бы Лагха Коалара знал, на какую пытку он, сам того не ведая, обрек последнюю из Говорящих Хоц-Дзанга, он бы очень и очень обрадовался.
Еще там были Лиг, Самеллан, Знахарь, Дотанагела, Айфор, Иланаф, Эгин, двое последних «лососей» с «Зерцала Огня» и бесхозная обслуга «молнии Аюта». Еще где-то около сотни смегов были разбросаны по всей крепости. И все.
Все они только-только спустились со стены. Все тяжело дышали, крыли последними словами Свод Равновесия и лично гиазира Лагху Коалару, все чувствовали себя совершенно обессиленными.
– А что, интересно, если эта штука распустилась, значит, ее можно и… – спросил Знахарь, которого сильно угнетал колодец стен, на самое дно которого они были загнаны обстрелом Лагхи и едким туманом «покровов Говорящих».
Но вместо Лиг ему ответила магия Танца Садовника.
Эгин, который уже некоторое время чувствовал странные колебания почвы под ногами, сам не зная зачем поднял глаза к ослепительно синим небесам и обомлел.
Прямо над ними, в самом зените, словно бы красные чернила сквозь лазоревый шелк, проступало грандиозных размеров видение.
– Ты что это высматриваешь… э-э-э… – Иланаф прервался на полуслове, ибо, задрав голову вверх, увидел то же, что и Эгин.
С каждым мгновением видение становилось все отчетливее. Эгин как завороженный следил за тем, как из разрозненных черт и линий собрался силуэт розы. Точнее, цветка садового шиповника, который бережно держали за стебель длинные и чуткие пальцы неведомого человека.
Вот его пальцы тронули один из лепестков, и откуда-то с наружного обвода Хоц-Дзанга донесся оглушительный треск.
Земля под ногами дрогнула так, что измотанный дракой с животными-девять Иланаф едва удержался на ногах, успев в последнее мгновение вцепиться в плечо Эгина. Кто-то завопил.
Пальцы небесного человека прикоснулись к следующему лепестку и, помедлив мгновение, резко оборвали его. Потом стали видны и губы исполина, которые, сложившись в трубочку, дунули на оторванный лепесток.
И вот тогда Эгин пережил самые страшные мгновения того дня.
На южной окраине Хоц-Дзанга, казалось, земля дала трещину глубиной в Бездну Края Мира.
Вслед за этим раздался гул осыпающейся с высоты земли и мелких камней. А потом огромная тень, на несколько мгновений закрыв и солнце, и невообразимое видение на небесах, с угрожающим ревом пронеслась куда-то на север.
Ураганный порыв ветра швырнул на землю всех за исключением Знахаря. Уже падая, Эгин понял, что
