это за тень пролетела над ними и, судя по новым раскатам земного грома, врезалась в обрамляющие долину Хоц-Дзанга горы.
Это была южная стена-лепесток из внешнего обвода цитадели.
Как ни странно, Эгин узнал небесного человека, хотя ни разу не встречал его доселе.
Узнал, потому что слишком уж противоестественно прямо торчал указательный палец его правой руки, не принимавший никакого участия в обрывании лепестков невинного цветка. Теперь Эгин знал почему: указательный палец небесного человека был изготовлен из бронзы. Когда видение насытилось большим количеством деталей, стали видны кожаные ремешки, крепившие кованый палец к браслету на запястье.
Эгин припомнил все, что слышал от Тары. Припомнил он и старинную легенду о Персте Лагина, который был утрачен Сиятельным князем в битве за Священный Остров Дагаат.
Итак, прямо над Хоц-Дзангом изволило пребывать губительное видение Шета окс Лагина собственной персоной. Пребывать и сокрушать крепость, играючи обрывая стены, словно бы лепестки шиповникового цветка.
А чем еще заняться доброму безумному садовнику? Выращивать цветы и губить их себе на потеху.
Все происходило быстро – как в невнятном кошмарном сне.
Одна за другой отрывались стены.
Влекомые ветром необоримой силы, ветром, который, безусловно, не будь он напоен магией Танца Садовника, не смог бы даже оторвать от земли исполинские лепестки Хоц-Дзанга, стены с ревом неслись над головами потрясенных защитников и одна за другой сыпались на склоны гор.
Грохот от всего происходящего поднялся такой, что Эгин, попытавшись несколько раз докричаться до Лиг, осознал, что сам не слышит собственного голоса.
Сиятельный князь Шет окс Лагин в небесах, вызванный к разрушению Танцем Садовника, был во сто крат сильнее, чем магические искусства Знахаря, Дотанагелы и Тары на земле.
«На то они и Звезднорожденные!» – со вздохом подумал Эгин.
Крепость-роза была обречена. Оставаться возле Семени Хоц-Дзанга было бессмысленно и смертельно опасно.
Уходить прочь из Хоц-Дзанга, протискиваясь в узкие лазы между стенами-лепестками, которые в любое мгновение могли сорваться и улететь прочь, влекомые чудовищным ветром Танца Садовника, – немногим более осмысленно, ибо не менее опасно.
И все-таки Лиг, не говоря ни слова, лишь пригласив широким жестом всех, кто мог ее видеть, следовать за ней, поползла – ибо идти было невозможно. Поползла туда, где гудели и трепетали, то увеличивая, то уменьшая зазор друг между другом, две соседних стены-лепестка.
До них было шагов пятьдесят, но эти пятьдесят шагов еще требовалось преодолеть. Преодолеть обстоятельно и неторопливо, вбивая в землю перед собой кинжал, а лучше пару, чтобы ветер не оторвал твое легкое человеческое тело от земли и не расплющил его об оставшиеся стены.
«Зачем? Зачем все это?» – думал Эгин, двигаясь ползком вслед за Самелланом. Рядом с ним сопел Дотанагела. Все, что они делали, было глупой игрой перепуганных детей, потерявшихся среди песчаной бури в пустыне Легередан.
Интуиция Лиг вновь сослужила ей хорошую службу. Когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки от лаза между стенами-лепестками, небесный князь Шет окс Лагин как раз обрывал предпоследний круг лепестков небесного шиповника. После очередного движения князя, которое сопровождалось оглушительным рокотом и треском, в просвет между стенами стала видна долина и… и цепь морских пехотинцев Лагхи Коалары.
Они, так же как и защитники Хоц-Дзанга, были перепуганы, они вжимались в землю. Но их было много. Они поджидали, когда Танец Садовника выкурит из Хоц-Дзанга последних защитников. Их луки оставляли надежду на спасение совсем немногим.
Пальцы небесного человека прикоснулись к очередному лепестку. Взмах – и, обдав пеструю и бессильную кучку защитников Хоц-Дзанга волной пыли и мелкого мусора, северная стена-лепесток взмыла над головами морских пехотинцев и небывалой серой бабочкой упорхнула с тем, чтобы сокрушить на расстоянии двух лиг чудом устоявшую до сего момента сосновую рощу.
Из четырех стен-лепестков, составлявших внутренний обвод Хоц-Дзанга непосредственно вокруг его Семени, остались три.
Преграды перед защитниками больше не существовало. Это было в определенном смысле везением, ибо они избавились от необходимости преодолевать узкую вибрирующую щель, в которой, пожалуй, можно было стереть в порошок и каменное изваяние, не то что человека.
Последние три стены были обречены исчезнуть в ближайший короткий колокол. Лиг, зная что-то, что кроме нее могла знать лишь Тара, неожиданно для всех вскочила на ноги и помчалась вперед.
Она перескочила через глубокий ров, оставшийся на месте вырванной стены-лепестка, и в этот момент ветер швырнул ее на землю.
Но она вновь поднялась и побежала. Вперед, прямо на морских пехотинцев, до которых было около четырехсот шагов.
Вслед за ней побежали остальные. Никто не знал – зачем, но никто не сомневался в том, что поведение Лиг заслуживает полного доверия и, соответственно, строгого подражания.
Эгину везло больше других. Ему помогала Тара. Он бежал навстречу стрелам морской пехоты, стремясь избежать другой, неведомой смерти, которая вызревала за его спиной. Морская пехота не могла начать стрельбу раньше, чем утихнет ветер. Неведомая смерть за спиной могла сбыться в любой момент.
Эгин был уже у рва, оставленного сокрушенным внешним обводом стен, когда Семя Хоц-Дзанга лопнуло завершающим аккордом Танца Садовника и обратило все вокруг огромным провалом, поглотившим в радиусе трех обводов все. Все – трупы смегов, тела животных-девять и самую землю на двести локтей в глубину. «И Вербелину», – пронеслось в голове у Эгина.
Благодаря, казалось бы, самоубийственному порыву Лиг они все же смогли избежать гибели от разрыва Семени Хоц-Дзанга.
Эгин упал в ров, обернулся и увидел, что все его спутники живы и такими же точно жуками- бронзовками, которых рука садовника стряхнула с розового куста, падают ничком посреди рвов и борозд, чтобы не стать жертвами стрел или убийственных обломков оружия, взмывших вверх и теперь сыплющихся куда ни попадя с небес.
Смерть в тот день в долине Хоц-Дзанга, как правило, предпочитала являться именно с небес – в образе Поющих Стрел, «покровов Говорящих», «градобоя» и исковерканных останков мечей, алебард, «молнии Аюта».
Все это время Тара была рядом и, как могла, отводила от него опасность – Эгин чувствовал это. Как вдруг страшная боль от проникающего в спину клинка обожгла его от темени до пят.
Кто посмел?! Не Знахарь же ударил его в спину своим каменным ножом?!
«Прощай, мой чудесный пленник!» – было последним, что в тот день услышал Эгин.
Это был голос Тары: звонкий, таинственный, исполненный печали. Голос прозвенел у него прямо над ухом и растаял в вышине, словно песня жаворонка. Впрочем, возможно, его просто заглушила какофония боли, поглотившая Эгина почти без остатка.
«Зачем ты это сделала, Тара?» – беспомощно прошептали губы Эгина.
Таким – беспомощным и удивленным – он погрузился в бархатную беспросветную тишину, которая хранит каждого, кто преисполнился болью свыше отпущенного смертным предела.
Бесплотная Тара успела поцеловать Эгина в затылок, успела провести пальцем по длинной кровавой ране, вскрывшей спину рах-саванна Опоры Вещей, и более она не успела ничего.
Последняя стрела гнорра, пущенная вдогонку предпоследней стреле и утихающему ветру, отыскала Тару по изумрудным отблескам «покрова Говорящих» на ее волосах.
Иланаф и Дотанагела отстали от остальных и попали под обломки станка «молнии Аюта» у самого края котловины, образовавшейся после разрыва Семени Хоц-Дзанга.
На небесах медленно таяли руки несравненного Шета окс Лагина. Отделавшийся ушибами и ссадинами Иланаф старательно стаскивал с ног раненого Дотанагелы тяжеленный деревянный брус с обрывком медной
