– Отошли своих долбодятлов, и побыстрее, – увидев такое дело, добавил Знахарь, нехотя указывая на конвоировавших его рах-саваннов.
– Свободны! – тихим голосом сказал рах-саваннам Лагха.
Повинуясь приказу, те оставили гнорра и Знахаря наедине, пожав плечами. И еще раз пожали плечами уже за дверью.
«Диковинные вещи творятся в последнее время, – подумал рах-саванн по имени Тэн. – Знахарь зовет самого гнорра „красавчиком“, а нас – „долбодятлами“. Хотя самого Знахаря – изменника, баламута и ведьмака чистейшей воды в обличье шестнадцатилетнего мальчишки – давно пора бы отправить прямиком в самое Жерло Серебряной Чистоты». Но у Тэна, как назло, никто не спрашивал совета.
– Спасибо, что пришел, – с усилием прошептал Лагха, умоляюще глядя на Знахаря.
– Я пришел не за тем, чтобы лечить тебя, Кальт, – хмыкнул Знахарь.
– А я и не прошу тебя, мерзавец, меня лечить, – зло прошипел гордец Лагха и отвернулся, весьма справедливо сочтя последнюю фразу Знахаря оскорбительной.
– Просишь не просишь, а я все равно полечу тебя. Хотя пришел я сюда и не за этим, – подпустил туману Шотор, разглядывая гнорра. – Придется уж полечиться так, не снисходя до своего милостивого разрешения. Не то можешь считать, что вчера был последний закат солнца, который довелось видеть тебе в этой жизни.
– Ладно, Шотор, извини. Ты все такой же хам… Хотя ругаться стал меньше. Я тебя обожаю, мерзавца.
– Цена дерьмо твоим обожаниям, – фыркнул Шотор. – Будь ты здоров, с радостью задушил бы меня собственными руками за то, что мы с Дотанагелой учудили в Своде и на Хоц-Дзанге. А я – нет. Я буду тебя лечить. В этом разница между людьми и дионагганами. К нам никогда не прирастают намертво чужие вельможные рожи.
– Подумаешь, благородный, – махнул рукой Лагха, и на его устах заиграла слабая улыбка. – «Дионагган», слов-то каких набрался! Да хушачина ты! Хушак! Помню я вас, братков. Золотые сердца! Шестьсот лет милосердия!
Если бы отправленным за дверь рах-саваннам довелось присутствовать при этом разговоре, они, пожалуй, еще неделю не оправились бы от удивления. Ибо их гнорр, обессиленный и уже не бледный, но почти зеленый, больше не умирал.
Теперь он сидел скрючившись в своем кресле и заливался тихим кашляющим смехом. В то время как Знахарь, стоя сзади него, растирал его виски двумя пальцами.
Знахарь называл гнорра «Кальтом», а тот почему-то не возражал. Знахарь улыбался. Улыбка человека? Нет, как это гнорр его там назвал… ах да – хушака!
– Ладно, гнорр. Будешь ржать, когда выздоровеешь, – вмиг посерьезнев, сказал Знахарь и положил одну ладонь на затылок Лагхи, а другую ему на грудь. – Слушай сюда. У тебя в мозгу красная пиявка величиной с указательный палец.
– Я чувствую, Шотор, – простонал Лагха.
– Кто-то подсадил ее тебе в ухо два дня назад. Ты уже и так канаешь довольно долго. Вообще-то с такой животинкой в голове и ночи не пролежать. Кто же этот молодец?
– Да кто угодно. Врагов у меня хоть задницей жуй, – простецки ответил Лагха. Общество Знахаря самым непосредственным образом сказывалось на его манере выражаться.
– Ладно, скоро узнаем наверняка. Но имей ввиду: для такой пиявки у большинства твоих врагов кишка тонка. Так что ты думай. Не догадаешься – будет сюрприз.
Знахарь вытащил из своего сарнода связку тонких восковых свечек.
– Ты можешь ее вытащить?
– Да. Но в качестве платы за лечение ты должен пообещать мне две пустячных вещи.
Переходя к лечению, Знахарь понемногу переставал паясничать. Сменил, стало быть, одну маску на другую, как и пристало дионаггану.
– Говори! – Похоже, Лагха был согласен на все или почти на все. – А то знаю я твои пустячные вещи.
– Обещай, что ты не будет удерживать меня здесь и препятствовать моему возвращению туда, откуда я пришел.
– Обещаю, – вздохнул с облегчением Лагха. – А вторую?
– Вторая – еще проще. Тот белобрысый рах-саванн по имени Эгин, которого ты увез из Хоц-Дзанга. Помнишь такого?
С минуту Лагха молчал, усиленно соображая.
– Ах, Эгин… раненый? Ну, помню, и что? – Он с силой выдохнул, как будто это могло как-то остудить ту чудовищную головную боль, что сверлила его мозг прямо над переносицей.
– Пообещай, что ты отпустишь его с Перевернутой Лилии, дашь ему лодку и вернешь все, что отнял, – сказал Знахарь, зажигая одну свечу от другой. – Все, до последней запонки.
– Пусть катится. А с чего ты взял, что ему куда-то не терпится?
– У меня есть подозрение, что ему до зарезу хочется в Пиннарин, – сосредоточено сказал Знахарь, подпаливая третью свечу от второй.
– Ах, в Пиннарин! Тем более пусть валит. Я ему даже поручение дам, если ты, радетель за рах- саваннов, не возражаешь.
– Да мне вообще все это до третьего уха. Я с ним ехать не собираюсь. У него своя дорожка. И своя ма- аленькая звездочка во лбу. Ну так что, лечиться будем, милостивый гиазир гнорр, или как?
Дюжина тонких восковых свеч и четыре масляные лампы освещали покои гнорра.
Две свечи были в руках Лагхи.
Две – в руках Знахаря.
Остальные составляли загадочную фигуру у ног хворого. Чем-то она напоминала петлю виселицы, классический скользящий узел которой только-только начал затягиваться. Масляные лампы просто давали свет и больше никакого отношения к процедуре не имели.
Раздевшись до пояса, Шотор с широко раскрытыми и вследствие этого невообразимо огромными, словно южные сливы, глазами, стоял по левую руку от гнорра и вещал:
– А сейчас сосредоточься. Ты сейчас видишь себя, сидящего в кресле, совершенно голого, изможденного и довольно-таки вонючего. Видишь?
– Нет, – удрученно сказал гнорр.
– Как это нет? Ты все-таки видишь. Должен видеть. Вначале ты видишь такое, как бы это сказать, оранжевое или скорее малиновое марево, вроде огненного, а вот позади него сидишь ты, с двумя свечами в руках. Ты видишь себя как бы со стороны. Ну что?
– Не вижу. Ты что-то не то говоришь, Шотор! Я ничего такого не вижу, – сухо отвечал Лагха, не открывая глаз.
Знахарь, до этого момента не терявший самообладания, вдруг завелся, словно колдун Северной Лезы, одержимый духами. Видимо, сам он был о процедуре извлечения пиявки вовсе не столь жизнеутверждающего мнения, какое пытался внушить Лагхе.
– Ты что, Кальт, совсем здесь оскотинел в своем Своде?! Начал верить в покровы косной вещности, чтить пустую философию и презирать магию, как это у многих кретинов здесь принято? – ревел в ярости Знахарь. – Кальт! Очнись, ведь тебе когда-то было по силам найти Золотой Цветок! Ведь ты творил такое, что большинству смертных не пригрезится и в самых смелых мечтаниях! Кальт, Хуммер тебя подери! Да ведь я мог бы оставить тебя подыхать, мог спокойно дождаться завтрашнего утра и лицемерно всплакнуть завтра над твоим телом! Бросить щепотку черного янтаря в курительницу у твоего изголовья и как ни в чем не бывало обсуждать вместе с твоими недоделанными коллегами твою гениальную и безвременно угасшую персону. Злословить по поводу того, что очистительные обряды над твоим прекрасным телом проводятся без должного тщания! Я мог бы! Но я этого не сделал! Я пришел, чтобы тебе помочь. И не столько ради тебя или себя, но ради этого ненормального Лоскира, которому, в отличие от тех, кто сейчас топчет эту землю, только ты и не безразличен. Лагха, да неужели ты не можешь увидеть такой ерунды? Она же перед твоими глазами. Да присмотрись ты!
