Бросая на Знахаря тревожные взгляды, он начал одеваться, не попадая всюду, куда можно не попасть, и застегивая все пряжки с третьего раза. Кто бы мог подумать, что этот Эгин окажется настолько важной птицей, что сам Знахарь Свода станет навещать его прямиком после визита к гнорру…
А в это время Знахарь по-свойски распоряжался в их комнатушке.
Первым делом он бросил на пол холщовый мешок с эмблемой Опоры Вещей. Одним резким движением руки смел со стола все, что на нем было. Затем разыскал в углу большой кувшин с водой для умывания и, встав над Эгином, принялся лить воду на голову, шею, грудь рах-саванна. Тонкой ледяной струйкой.
«Ну что твоя заботливая мамаша», – хмыкнул Альсим.
И, чтобы не разозлить ненароком своенравного молодого Знахаря, он осторожно открыл дверь, протискиваясь в нее бочком, бочком.
А когда кувшин для умывания опустел, Знахарь уселся на край эгиновской кровати и…
…это было последним, что случилось увидеть Альсиму перед тем, как провести остаток ночи в промозглой сырости на пристани Перевернутой Лилии.
– …а кроме этого, я просто… ну, скажем, чую, что ты, Эгин, ждешь не дождешься как бы поскорее смыться с Лилии и отправиться в Пиннарин, – довольно осклабившись, продолжал Знахарь.
– Послушай, а с чего это ты чуешь, Шотор? Может, я бы и рад унести подальше ноги с этой проклятой Лилии, но вот в Пиннарин меня совсем не тянет, – с трудом ворочая языком, но на удивление хорошо соображая, отвечал Эгин, дыша в лицо Знахарю перегаром.
– Мое, так сказать, чувство, – затянул Знахарь, – зиждется на кое-каких подарках, которые я тебе принес прямо в стойло.
С этими словами он наклонился и поднял с пола небольшой холщовый мешок, который Эгин, не один год прослуживший верой и правдой доблестной Опоре Вещей, узнал сразу же.
Упиваясь удивлением Эгина, Шотор начал выкладывать на стол, усыпанный ореховой шелухой, содержимое мешка.
Первыми, сверкнув синевой сапфиров, на свет выбрались серьги Овель. Целые и невредимые.
Затем – столовые кинжалы, подарок «одной дамы», которая в отличие от большинства прочих дам Круга Земель правит разбойным и бесшабашным народом, владеет секретом «молний Аюта» и при этом очень недурна собой.
И наконец, Знахарь выложил на стол броскую золотую штуковину, которую ранее Эгину никогда видеть не доводилось. Хотя нет, он уже видел ее однажды, в каюте Арда окс Лайна. Видел на рисунке, едва не затерявшемся среди всякой похабщины на предмет Обращений, Грютских Скачек, Задних Бесед и тому подобного. Это была голова Скорпиона, Убийцы отраженных.
– Эта дрянь – подарок Самеллана, – поспешил объясниться Знахарь, разглядывая зловещую скорпионью голову с глазами-опалами. – Когда он узнал о моем несгибаемом намерении навестить Перевернутую Лилию, а вместе с ней тебя и нашего болезного гнорра, он просто навязал мне ее. Правда, еще раньше ко мне с ножом к горлу пристал доблестный свел народа смегов, просто умоляя отправить тебя в Пиннарин, обнажив тем самым свое бабье нутро. Ну а я что? Любой каприз за ваши деньги, как говорится. Так вот… ты что, недоволен?
– Скорее доволен… ну конечно же, я доволен… – задумчиво сказал Эгин, принимая голову Скорпиона из рук Шотора. – А откуда она у Самеллана?
– Ее он прикарманил еще на «Сумеречном Призраке». Раньше она принадлежала Норгвану, к которому, если ты помнишь, Самеллан относился с особым пиететом и, будь его воля, поджарил бы без масла и скормил муравьям. Так вот, когда мы после боя пошли чесом по каютам, в каюте Норгвана Самеллан обнаружил эту штуку и, побурчав что-то насчет «нечистых талисманов», взял и положил в свой сарнод. Почему он решил теперь сплавить «нечистый талисман» тебе – не знаю, но, думаю, это новая интрижка хитроумной Лиг… Хотя все это меня вообще-то не чешет, – круто сменив интонацию с заинтересованной на равнодушную, заключил Знахарь.
– Раз не чешет, что ты делаешь на Перевернутой Лилии?
– А это не твоего ума дело, Эгин. Но будь уверен, я здесь вовсе не для того, чтобы читать тебе, похмельная рожа, нотации, – отвечал Шотор.
Как ни странно, несмотря на хамскую манеру изложения мыслей, от слов Знахаря Эгин сразу почувствовал облегчение. Будто бы развязался где-то в запредельности хитрый узелок на Нитях Лаги, на вервиях тайномысленной судьбы.
– Спасибо тебе, Шотор, – рассеянно, но тепло сказал Эгин, тупо пялясь на стол.
Клешни Скорпиона. Ноги Скорпиона. Голова Скорпиона. Что-то у него там еще? Пятое сочленение и… хвост с жалом. Пятое сочленение и хвост с жалом отсутствуют.
Отсутствуют?
Эгин бросил взгляд в угол комнаты. Там на одежном крюке висел его поношенный и латаный камзол. А под ним стояли стоптанные сандалии. Сандалии Арда окс Лайна.
«Значит, хвост и жало ждут меня в Пиннарине, куда с такой настойчивостью пытается выпроводить меня Шотор», – подумал Эгин.
– Поздравляю тебя, рах-саванн. Редкий случай, когда чьи-то желания совпадают с моими, – начал Лагха, заговорщически подмигивая Шотору, который скучнел и мрачнел прямо на глазах. – Но желания гнорра всегда выше всяких желаний рах-саванна. Поэтому лучше бы тебе думать, что ты отправляешься в Пиннарин не потому, что тебе хочется в Пиннарин, а потому, что тебе приказал отправиться туда гнорр.
– Полностью с вами согласен, милостивый гиазир, – отвечал Эгин, когда в речи гнорра образовалась подходящая для его служебного писка дырочка.
Эгин действительно был согласен. Хотя бы уже потому, что в Пиннарин ему действительно не хотелось.
Лагху было не узнать. От былой слабости теперь не оставалось и следа. Лагха был бодр, вальяжен, красноречив.
Эгин, конечно, тут же сообразил, что виной всему этому жизнелюбию Знахарь. Он также догадывался, что свобода самого Знахаря пустословить и вольничать куплена у гнорра не чем иным, как успешным лечением той странной хвори, что изводила Лагху накануне.
Гнорр был не только весел и бодр, но даже немного простоват. В его веселости, однако, нет-нет да и проскакивали уже знакомые Эгину нотки, не предвещавшие подчиненным ничего хорошего.
А в его простоватости, проявлявшейся в первую голову в не замеченной за ним доселе манере изъясняться в духе портовой шпаны, Эгин угадывал старание потрафить Знахарю.
– Я дам тебе лодку и шестерых солдат на весла. Они высадят тебе в диком, но не слишком удаленном от Урталаргиса месте, откуда тебе придется добираться до Пиннарина своими средствами. Но, рах-саванн, имей в виду, что «своими средствами» и «своими ножками» – это не одно и то же. Я дам тебе поручение. Ты должен выполнить его не позже чем на четвертое утро, считая от сегодняшнего. И я не буду гнорром, а ты – рах-саванном, если мне придется объяснять тебе сейчас, что будет, если ты задержишься.
– Я не задержусь, – по-солдафонски твердо сказал Эгин, потому что объяснять ему действительно не нужно было.
– Тогда держи. – Жестом площадного факира Лагха извлек невесть откуда сложенный вчетверо лист бумаги и передал его Эгину.
Эгин с достоинством, хотя и довольно неуверенно, принял листок. Может ли он посмотреть что там? Ведь конверта нет?
– Читай, любопытный рах-саванн. Читай, если сможешь. Правда, сие послание выполнено тайнописью Дома Пелнов, если ты о таком вообще слышал, – в своей излюбленной обаятельной манере издевался Лагха, то и дело поглядывая на Шотора, как будто намекая на то, что уж кому-кому, а Знахарю тайнопись исчезнувшего еще при Элиене-свеле Дома известна как нельзя лучше.
– Я не любопытен, – отрезал Эгин, сочтя такое наглое вранье наиболее уместным.
– Это плохо. Потому что я бы на твоем месте узнал, кто адресат этого письма.
– Это как раз то, что я собирался сделать, милостивый гиазир.
– Тогда запоминай. Дом Скорняков на набережной Трех Горящих Беседок. Знаешь, где это?
