умелого пешего противника.
«Сейчас будет бить лошадь в ноздри. Сейчас будет заходить мне под левую руку», – вот какого поведения ожидал от Эгина рах-саванн. Но Эгин рассудил иначе.
Проигнорировав пресловутые ноздри, о которых твердят молодым кавалеристам на любом плацу от Када до Магдорна, Эгин обошел противника справа. Но он не стал предпринимать попыток поразить рах-саванна в спину или колоть лошади бока. Ибо всякому дураку известно, что если лошадь начнет лягаться, то уж лучше бы ты родился в другом месте и в другое время.
Эгин, спровоцировав рах-саванна на ложный отбив, бросился на землю. И, сделав три переворота по пыльным камням, недосягаемый для короткого меча противника, очень скоро оказался у лошадиного зада.
Легонько, самым краем лезвия своего меча, Эгин полоснул лошадь рах-саванна по сухожилию. А затем по второму. Все это произошло настолько быстро, что когда лошадь, издав пронзительное, обиженное ржание, стала оседать на задние ноги, рах-саванн Опоры Единства встретил это событие с недоумевающей рожей. Хотя чего тут, казалось бы, недоумевать?
Несмотря на это, рах-саванна хватило на то, чтобы покинуть седло в столь рискованных обстоятельствах.
Теперь уже все мнимые преимущества были пущены по ветру. Эгин, совершенно озверевший, с мечом, омытым кровью бывших если уж не товарищей, но попутчиков аррума, был неустрашим, как на тренировке с деревянным оружием, и окрылен чем-то таким, о чем рах-саван, несчастный служака, даже не подозревал.
Лошадь убитого аррума, казалось, обезумела от вида своей искалеченной подруги, заржала и, заложив немыслимый вираж, промчалась мимо Эгина, отсрочив расправу над рах-саванном.
«Всем лошадям сегодня назначено сойти с ума, это уж точно. И аррумам тоже. Пора бежать, бежать подальше от этого сумасшедшего аррума Опоры Вещей. От этого озверевшего мятежника, который наверняка носит в себе одно из страшных цинорских умертвий и неодолим, словно…» – думал рах- саванн.
И здесь рах-саванн, выкормыш Опоры Единства, молодой упырь, был снова не прав. И по форме. И по существу.
Рах-саванн показал Эгину спину и помчался прочь, стремясь скрыться в скалах быстрее, быстрее, чем что? Чем ветер? Чем полет стали, почуявшей кровь? Три кинжала подряд – одно «жабье ухо» и два столовых, подвернувшихся Эгину под горячую руку, – вонзились ему в спину, не защищенную даже дорожной кольчугой.
Рах-саванн захрипел, остановился и упал на спину, вогнав тяжестью своего тела кинжалы еще глубже. Настолько глубоко, чтобы перестать дышать в ту же минуту.
Эгин не стал удостоверяться в том, что все люди, отведавшие его гнева в то утро, действительно мертвы. Ибо это и так было яснее ясного. Вот животные…
Он подошел к лошади с перерезанными поджилками и, срывающимся голосом пробормотав «прости, дура, надо было тебе сразу сбросить этого недоделанного», быстро и, как ему хотелось бы надеяться, почти безболезненно добил ее двумя очень сильными ударами.
В положении Эгина наиболее разумным и безопасным было незамедлительно оседлать третью, самую приличную, лошадь (которая, в отличие от двух остальных, даже ухом не повела, когда убили ее толстого седока). А потом гнать на ней во весь опор к Пиннарину, подальше отсюда.
Очевидно, рядом с тремя трупами не стоит устраивать долгих посиделок. Даже с жетоном аррума.
Но Эгин задержался.
Во-первых, его интересовала подорожная, из-за которой заварилась вся эта алая каша.
Во-вторых, надо было извлечь из тел «жабьи уши», застрявшие в холодеющих телах, и кинжалы Лиг. И то и другое на дороге не валяется.
В-третьих – деньги. Деньги Эгину были нужны, очень нужны. Слишком быстро и безалаберно готовил его гнорр к прогулке в Пиннарин. Денег, например, не дал. Запамятовал. Впрочем, Эгин заметил, что старшие офицеры Свода всегда думают о деньгах в последнюю очередь.
Например, Альсим уверял Эгина, что давным-давно позабыл тот день, когда расплачивался деньгами. «В первый раз суну трактирщику под нос свою Внешнюю Секиру – и готово. Во второй раз сам уже лучшее вино тащит надрывается».
Сейчас Эгин был как раз аррумом по имени Иланаф. Но после того, как первые трое случайных встречных все сплошь оказались людьми Свода, натуральная форма оплаты чужих услуг при помощи Внешней Секиры его прельщать перестала. В любом трактире можно было нарваться на очередную партию бдительных коллег.
Насмешки Лагхи Коалары по поводу столовых кинжалов оказались беспочвенными. Несмотря на вычурную роскошь, сталь и закалка клинков оказались отличными. Кинжалы вошли в тело несчастного рах- саванна глубоко и надежно – ровно между ребер.
Мышцы убитого, сведенные предсмертной судорогой, никак не хотели отпускать сталь-преступницу. «Охота на „картонного человека“, на „картонного человека“? Да, на очень крепкого „картонного человека“, – стучали в ушах Эгина два голоса – гнорра и его собственный, – когда он, уперевшись ногой в спину рах- саванна, вытаскивал сначала один, а потом другой кинжал, гарды которых когда-нибудь, быть может, станут ногами и сочленениями Убийцы отраженных.
Эгин не удержался от соблазна и перевернул рах-саванна. Глаза его случайного врага оказались синими, как васильки.
– Доброго тебе посмертия, рах-саванн, – бесстрастно сказал Эгин васильковым глазам, отирая кровь с лезвий и возвращая оружие перевязи.
В кошеле «картонного человека», как и опасался Эгин, сыскалась лишь жалкая серебряная монета. «Этот, кажется, тоже успел отвыкнуть расплачиваться деньгами, хотя всего лишь рах-саванн», – прошипел Эгин.
На подорожную, извлеченную со всеми брезгливыми предосторожностями из сарнода аррума Опоры Единства, Эгин даже не взглянул. Разобраться можно по дороге, можно даже в седле. Если что – чернила отнюдь не вечны, это знают даже младшие офицеры Опоры Вещей. Он что-нибудь там припомнит из простых Изменений и впишет свое имя. Чтоб это была наисложнейшая задача в его жизни!
Под аккомпанемент таких мыслей «жабье ухо», в своем неотразимо мощном лете распоровшее шею арруму, тоже вернулось на свое законное место в арсенале Эгина.
В сарноде аррума обнаружились четыре медных монеты. «Этого хватит ровно на половину дохлого мула. Причем на его худшую половину». В свете того, что отбитую у бородача лошадь он наверняка загонит к сегодняшнему вечеру, это было более чем досадно.
– Бессребреники, Шилол вас всех пожри! – заорал Эгин в полный голос, с неудовольствием отмечая про себя, что начинает нервничать.
Эгин прикрыл глаза. Да, он спокоен. Уже почти спокоен. Остался один. Всего лишь один. Еще один – и все.
Толстый красноносый бородач. Оружия в его теле Эгин не оставлял. Это точно – меч-то уж он выдернул.
Отчаявшись после двух неудачных попыток с этими, из Единства, найти у бородача хоть ломаный грош, Эгин собрался уж было не копаться больше в мертвечине и ехать поскорее прочь, но…
Что-то знакомое померещилось в лице лежащего в красной луже человека. Не назвавшего себя и не предъявлявшего никаких жетонов. Вот если бы не борода… Эгин склонил голову набок. Прищурился. Подошел ближе.
Неужели? Четвертое Поместье… Нет, это было чуть позже – в Староордосской крепости. Как-то его там звали… Эмерет? Варпорат? Капилед? Нет, самого молодого (тогда ему было лет сорок) и спесивого наставника их соседей по Староордосской крепости звали Эрпоред.
Эгин с ним знаком не был. А вот Иланаф был. Иланафа Эрпоред наставлял в истории народов и различении Вещей и Писаний. Иланаф однажды вскользь обмолвился, что если и был когда-то в Своде по- настоящему умный человек, так это Эрпоред. Но до чего же странно, что наставник закрытой высшей школы вновь вернулся в мир и спокойно разъезжает вместе с офицерами Свода по Варану. Может, это все-таки не
