– Разумеется. Неподалеку от порта.
– Все, что ты должен будешь сделать, это зайти в дом и без свидетелей отдать это письмо привратнику. Чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше.
– Вас понял, милостивый гиазир.
– Я знаю, что ты будешь старательным гонцом, Эгин. Хотя и сомневаюсь, что во лбу у тебя есть место для голубой звездочки всемогущего. Но я знаю, каким медом подсластить твою дорогу.
Эгин потупился, ожидая какой-нибудь грязной шутки в духе Шотора. И в целом он не ошибся.
– Дело вот в чем, рах-саванн, – Лагха перешел на липкий, гадливый шепот. – Именно в Пиннарине, а не где-то еще, судьба подарит тебя шанс свидеться с плаксивой барышней, которая подарила тебе эти уродские крабьи клешни с поддельными синими камнями. И ты будешь последним недоумком, если свой шанс упустишь.
– Ладно, Лагха, подвязывай треп. Мне пора, так что давай прощаться, – вмешался Знахарь, вставая с кушетки, на которой он скучал, пока Лагха инструктировал Эгина. Он был мрачен словно туча. – Я сам провожу Эгина, так что будь спокоен.
Лагха, не успевший насладиться реакцией Эгина, был вынужден переключить внимание на Знахаря.
Воспользовавшись моментом, Эгин упрятал письмо во внутренний карман.
«Подумаешь, протраханая тайнопись протраханого Дома Пелнов, – проворчал внутренний голос Эгина, возмущенного и смущенного прямотой гнорра. – Небось колется за два часа. Чего они там, алустральские варвары, могли понапридумывать?»
И хотя тратить хотя бы два часа на расшифровку Эгин не собирался, но из чувства противоречия хорохорился про себя.
Лишь бы не думать об Овель. И о том, что гнорру наверняка известно о них все, что только может быть известно об отношениях между мужчиной и женщиной. Лишь бы сердце не стучало так, будто сейчас выскочит. Когда оно стучит так бешено, нужно думать о чем угодно. Хоть о тайнописях.
Между тем ничего интересного не происходило. Гнорр со Знахарем курлыкали о чем-то своем.
– Знаешь, Шотор, – задумчиво сказал гнорр. – Как по мне, так ты идиот. Оставался бы лучше со мной.
Лагха казался насмешливым, игривым, но… голос его стал немного сиплым, а медовое течение слов сбивчивым. Могло даже показаться, что голос его… О Шилол, с каких это пор у гнорров дрожат голоса? И куда это собрался Знахарь? Он что, все еще не расстался с идеей предложить свои медицинские таланты фальмским баронам?
Эгин навострил уши. Для отвода глаз он занялся своей перевязью с анекдотичными столовыми кинжалами.
– Знаешь, мне все это смертельно надоело. Это не пустой треп, как водится. Мне действительно смертельно надоело. – Знахарь приставил к кадыку «козу» из указательного и среднего пальцев. Эта фигура символизировала собой вилы, прижимающие горло Шотора к стене. Вилы, мешающие дышать и говорить. Для пущей убедительности Шотор захрипел: – Вот как мне все это встало, красавчик! Если бы не Дотанагела, если бы не его Шилоловы фокусы, если бы не его наглость, никогда не видать бы вашей сраной лавочке дионаггана на службе…
– Да, Дотанагела оказался крепким хреном.
– Но теперь Дотанагела сделал нам ручкой. И нету больше мерзавца, который способен держать меня тут на цепи. Впрочем, есть ты. Но, насколько я помню, ты не из тех, кто любит пускать по ветру пепел собственных обещаний.
– Нет, я не буду тебя держать. Прощай, Шотор, не в первый раз прощай.
– И, боюсь, не в последний.
С этими словами брюзга Знахарь обнял за плечи гнорра, а тот… тот сделал то же самое.
Что-что, а вот такое Эгин видел в Своде впервые. Это дружеское объятие было еще более загадочным и неожиданным, чем сам разговор, обрывки которого достигли любознательных ушей Эгина.
– Пошли, придурок. А то глаза на лоб вылезут, – бросил за спину Знахарь и скрылся в темноте коридора.
– Это тебе, рах-саванн, – холодно сказал гнорр, указывая Эгину на дверь.
– Вообще-то, на пристани мне делать совершенно нечего, Эгин, но я провожу тебя, – сказал Знахарь, когда они вышли во внутренний двор крепости.
– Не знаю, почему тебя невзлюбил гнорр, но мне ты всегда нравился, – добавил он довольно-таки невпопад.
– Спасибо, Шотор. – Эгин бросил взгляд на казарму, где провел несколько последних суток. – А раз так, могу я тебя спросить, а?
– Можешь, спрашивай. От меня кусок не отвалится, – отвечал Шотор, свистом вызывая караульных, охранявших выход на пристань.
– Ты покидаешь ряды служителей Князя и Истины? – Вопрос получился каким-то чересчур официальным, и Эгин смущенно улыбнулся.
– А ты что, еще не понял?
– Я-то понял. Но, скажи на милость, как тебе это удалось? Я бы, может, тоже последовал твоему примеру. Но ведь ты, наверное, знаешь, что людям, вступившим в Свод, не выйти из него раньше времени, отмеренного Сводом.
– Вот именно, что людям, придурок, – подавив зевок, вставил Знахарь.
– А ты что – не человек, что ли? Или не придурок, а? – огрызнулся Эгин, которого хамство Шотора то забавляло, то приводило в бешенство.
– Вот именно, что не человек. А придурок – так это пожалуйста. Хоть тысячу раз придурок. – Знахарь высунул язык, приставил уши и состроил рожу, которую при свете дня Эгин счел бы уморительной.
Однако той лунной ночью она показалась ему отталкивающей и жуткой. Да, Шотор определенно не был человеком, хотя иногда им казался.
– Я – дионагган, или, как выражаются отдельные козлы вроде нашего любимого гнорра, хушак. Дотанагела, да будет его посмертие легким, извлек меня из небытия два месяца тому назад, воспользовавшись одной темной формулой из истинной «Книги Урайна». Я служил Дотанагеле верой и правдой, и иначе не мог – благодаря «Книге Урайна» старикан имел надо мной почти безграничную власть. Но теперь он изволил протянуть ножки. А значит, я тоже теперь могу валить восвояси со спокойной совестью.
– Восвояси – это куда, а, Шотор?
Страх отпустил, и Эгином овладел страстный интерес. Он понимал, что если не узнает ответа на свой вопрос здесь и сейчас, на Перевернутой Лилии, пока Шотор в хорошем расположении духа, пока он разговорчив и празден, то едва ли узнает его когда-либо в будущем. Не гнорр же будет ему рассказывать, в самом деле.
– Ты – невежественный осел, Эгин, – беззлобно, но устало сказал Знахарь. – Потому что всякий просвещенный муж должен знать, что для дионаггана «восвояси» – это значит по ту сторону каменных зеркал, какими когда-то давно была заставлена Воздушная Обсерватория вот на этой самой долбаной Перевернутой Лилии. Можешь считать, что Знахарь собирается на дно морское, ибо для тебя что бронзовые зеркала в княжеской купальне, что каменные зеркала Обсерватории – одна малина.
– Выходит, твоя прогулка «на дно морское» чем-то сродни самоубийству Элиена Ласарского Звезднорожденного в памятный год Тайа-Ароан? – Эгину не хотелось, чтобы Знахарь окончательно закрепил за ним звание невежественного осла.
– При чем тут Звезднорожденные?! – возмутился Знахарь, насупившись. – Ты окончательно сбрендил, Эгин. Читал бы лучше всякую запрещенную парашу про Крайние Обращения и не портил бы аппетита «Гедами» про всяких там… Пойми, Эгин, я не дурак, лезущий в петлю. Можешь считать, что я возвращаюсь домой.
– Тогда счастливого возвращения, – сдался Эгин.
Это не очень лестно для самолюбия – проигрывать в словесных перепалках безусым пятнадцатилетним мальчишкам. Но если они не мальчишки, а хушаки, то можно и утереться. Утерся – и пошел дальше.
