Тэн не знал, что тварь метила ему прямо в сердце и, будь они сейчас на суше, обязательно достигла бы своей цели.
Но у всякой одержимой плоти есть свои пределы силы. Их преследователи истратили слишком много своей энергии, преследуя вплавь свои жертвы. Ночное зрение костеруких тоже сильно пострадало от ослепительных вспышек «молний Аюта». Если бы не это – Тэн умер бы мгновенно.
Забыв себя от гнева, Тэн с ревом раненого вепря изо всех сил нанес противнику повторный удар по голове. И набалдашник его палицы ухнул в глубь пробитого таки черепа с таким звуком, от которого приличных дам должно бы сразу вытошнить.
Но Люспена была не из «приличных».
Заливаясь жутковатым победным смехом, она изловчилась отсечь конечность другого Переделанного, которая, проткнув днище, ободрала ей бедро и, угрожающе щелкая костяной дланью-ножницами, наугад искала плоть своей жертвы.
Борта лодки между тем сровнялись с морской гладью, и Тэн, по щекам которого текли непрошеные слезы, вызванные изуверской болью в сломанной руке, понял, что надежды на спасение больше нет. И тут откуда-то слева донесся выкрик на незнакомом Тэну языке.
Голос был женским – уверенным и властным – и прозвучал совсем близко.
Люспена что-то задорно прокричала в ответ.
Тэн сообразил, что за неразберихой ночного боя не распознал в скрипении и плеске весел приближения не то галеры, не то крупной лодки.
Тотчас же оттуда, откуда их окликали, донеслось громкое шипение и на их гибнущую лодку обрушился ослепительный сноп света. Словно бы тысячу свечей разом возожгли перед зеркалами и зеркала, собрав свет свечей воедино, направили его туда, куда желали их хозяева.
Тэн увидел, как Переделанный Человек, который за мгновение до этого был готов нанести Люспене смертельный удар своей устрашающей рукой-клешней, беспомощно заслонил свои выпученные глаза и вслед за светом в него вонзилось разом три метательных копья.
Тэн успел только подивиться самоуверенности их спасителей – уйди любое из копий на четверть ладони в сторону, и он, а не Переделанный, упал бы в воду, пробитый насквозь копьем, – а Люспена уже столкнула спасенного и похищенного ею командира вайского гарнизона в воду.
Свет погас, но через несколько мгновений возгорелся с новой силой. Он был уже совсем близко.
Тэн разглядел нос большого баркаса и весла, воздетые вверх, словно крылья невиданной птицы.
А потом его нежно подхватили под мышки два длинных багра. От этой нежности сломанная рука Тэна словно бы растеклась расплавленным свинцом боли и вместе с ней растеклось и сгинуло все мироздание, что барахталось и безумствовало вокруг, пронзенное коваными двухлоктевыми наконечниками аютских метательных копий.
Глава 11
Меч Кальта Лозоходца
Ради пользы Лагхи Ибалар стал учить его искусству убивать.
Любопытно, что сам Ибалар, по его уверениям, прибегал к мечу как способу решения проблем крайне редко. То же касалось и прочих видов холодного и метательного оружия.
– Воин средней руки должен уметь справиться с врагом при помощи меча. Даже самого дрянного. Воин получше должен уметь убить врага голыми руками. Даже не складывая пальцы в кулаки. Но настоящий воин не нуждается ни в кулаках, ни в мече для того, чтобы утвердить свое превосходство, – так полагал Ибалар.
Сам Ибалар был из тех, кто может себе позволить ходить без оружия, не опасаясь при этом за свою жизнь. А вот из Лагхи предстояло для начала сотворить посредственного воина. Что в понимании Ибалара было равносильно сотворению первоклассного фехтовальщика.
С языками и этикетом было покончено. Но прежде чем позволить Лагхе подойти к мечу, Ибалар решил заняться его телом.
Вместо пергаментов с харренскими стихами Лагху ожидала теперь яма в человеческий рост, вырытая на самой сухой из окрестных полян. Но так как даже эта поляна располагалась в самом сердце Мертвых Болот, на дне вырытой ямы всегда хлюпала зеленоватая жижа.
Из этой ямы Лагха должен был выпрыгивать без помощи рук. В нее Лагха должен был запрыгивать спиной вперед, не теряя при этом равновесия. Поначалу это упражнение показалось Лагхе невыполнимым. Но после трех дней такой сумасшедшей практики прыжки стали вполне обыденным развлечением.
Но этим Ибалар не удовольствовался. Спустя месяц Лагха уже запрыгивал в яму, стоя на руках, и выпрыгивал назад спиной вперед.
Затем был бег по пояс в стылой болотной жиже. И многочасовое висение на ветке каменного дуба, которая шла параллельно земле на высоте глаз Лагхи. Висеть приходилось поджав колени.
Затем Ибалар придумал для Лагхи еще более изысканное развлечение. Однажды утром он извлек из сундука полоску дорогого шелка длиной в сорок локтей. И повязал ее конец вокруг шеи Лагхи так, чтобы основная часть ткани стелилась у него за спиной. Он должен был бежать столь быстро, чтобы, пока он бежит, конец шелкового шарфа за его спиной не касался земли. На овладение этим трюком у Лагхи ушло почти три месяца.
Зато следующее упражнение показалось Лагхе проще простого.
Ибалар предложил ему лист пергамента, на котором были записаны варанские Имущественные Уложения. Эти Уложения Лагха давно знал наизусть, стало быть, пергамент было не жаль испачкать. Лагха должен был прижать лист пергамента к груди и бежать так быстро, чтобы лист держался лишь одним напором набегающего ветра. С этим пергаментом Лагха освоился за месяц.
Наблюдая за успехами своего ученика, Ибалар никогда не высказывал похвал.
«Лучшая похвала – та, которую достойный муж выскажет самому себе», – сказал он однажды. И Лагхе ничего не оставалось, как хвалить себя самому. Выбегая с крыльца домика на сваях на тропу с шелковым шарфом за спиной, Лагха думал о том, что его доблесть не в том, чтобы бежать так быстро, как требуется, а в том, чтобы во время этих безумных забегов по болотным тропам не оступиться.
Оступись он хоть раз, когда поблизости нет Ибалара, и трясина проглотит его с большим аппетитом и без всяких угрызений совести. То, что этого до сих пор не произошло, и есть лучшая похвала, считал Лагха. Ведь смерть – гораздо худшее наказание, чем все, какие может измыслить Ибалар в случае его нерадивости.
В то, что Ибалар действительно может убить его в любую минуту, Лагхе верилось все меньше и меньше. Слишком много сил потратил учитель на то, чтобы сделать Лагху таким, каким он стал теперь. В воспитание жертвенных баранов не вкладывают таких усилий.
Затем Лагха учился искусству равновесия и, как выражался Ибалар, «чувствованию земли и ее направлений». Это, как ни странно, оказалось самым хлопотным делом из всех. Потому что жить с закрытыми глазами, не будучи слепцом, чрезвычайно трудно.
Вначале он обходил окрестности с повязкой на глазах. Затем обегал их трусцой. О том, что можно оступиться и сойти с тропы прямо в лапы гибельной трясины, Лагха уже вообще не вспоминал. Ему приходилось скакать на одной ноге спиной вперед. Проходить по доске, положенной между двумя валунами. А после – по этой же доске, но восставленной на ребро.
Затем было легче. Лагха тренировал силу захвата с двумя горшками в руках. Пробивал мелкие камешки, тонким слоем покрывающие поверхность кадки с песком, растопыренными пальцами. Затем – падающий лист пергамента. Когда его пальцы начали уверенно оставлять в листе пять дырок, Ибалар сообщил, что теперь Лагха должен проделать все упражнения до единого с камнем на шее, двумя камнями на руках и двумя на ногах. Лагха лишь легкомысленно усмехнулся – поначалу камни показались ему настолько маленькими, что нисколько не смутили его. Но, как оказалось впоследствии, напрасно.
На то, чтобы выполнить задание Ибалара с утяжелениями, ему пришлось потратить еще один, очень длинный и тягучий лунный месяц.
Все эти дневные развлечения, конечно, давно свели бы Лагху в могилу раньше срока, так ничему его и не научив, если бы по вечерам, когда упражняться в гибкости и выносливости уже не было ни сил, ни желания, Ибалар не вразумлял его в материях совершенно иного свойства.
