воле.
Мгновение спустя Раздавленное Время милостиво приняло Эгина в свое неласковое лоно.
Афах, Правое Крыло Желтого Дракона, знал: возжелай он обратиться коршуном и взмыть вверх, к жарким полуденным небесам, – и его глазам открылась бы странная, невиданная еще под Солнцем Предвечным картина.
Флот Северо-Восточной провинции в самом сердце моря Савват. Двадцать железных черепах на поводу у сорока медных многоножек. Шилолова свора, неторопливо ползущая по направлению к западному горлу Наирнского пролива.
«То-то схватятся за голову надменные аютские бабы!» – усмехнулся Афах.
Но Афах не желал обращаться коршуном – с возрастом он становился все ленивее. Афаху шел пятьсот второй год.
Он стоял на железном мостике флагманской «черепахи» и, глядя за корму, на хищные носы трехпалубных галер и тупые рыла ведомых «черепах», созерцал снижающуюся из поднебесья птицу.
Это был он – долгожданный почтовый альбатрос из Багряного Порта.
Потом Афах в сопровождении преданного Адорна поспешил на корму, где хлопала крыльями, устраиваясь поудобнее, трехлоктевая птица с медным футляром на груди.
Адорн, который был назначен главнокомандующим тернаунского флота Северо-Восточной провинции, вскрыл футляр и извлек письмо.
В самом центре письма единственный знак – желтый дракон с упитанным телом и жалкими, недоразвитыми крыльцами. Личная печать Ихши.
Афах одобрительно кивнул.
Если бы альбатрос принес просто чистый лист бумаги, это означало бы, что флоту следует поворачивать обратно. Но печать Желтого Дракона свидетельствовала о другом – Лагха Коалара заглотил наживку, предложенную южанами. И теперь цвет Свода Равновесия вкупе с морской пехотой покинул Новый Ордос.
Единственный возможный пункт их назначения – Медовый Берег. Вот почему тернаунский флот должен войти в Наирнский пролив. Тернаунский флот дождется появления кораблей Свода и уничтожит их. А потом грютская конница и «бронзовоногие», ворвавшись в лишенный спасительного купола Свода Равновесия Варан, положит конец существованию этого задиристого княжества.
– Получилось, почтенный! – торжествующе просипел Адорн, потрясая бумагой перед носом Афаха. После памятного угощения финиками Адорн умудрился сохранить жизнь, но начисто утратил свой командирский бас.
Но Афах не слышал его. Невидимая и неслышная никем, кроме его брата-близнеца и его самого, первая стрела вошла ему в плечо… А вторая – в живот. «Третья, разумеется, войдет в голову…» – пронеслось в голове Афаха.
– В каюту меня, быстро! – захрипел Афах, корчась на раскаленных жарким солнцем железных листах палубного настила.
Он чувствовал, что сможет сохранять обличье лекаря-Афаха совсем недолго. Еще несколько минут.
Это был кабинет Багида Вакка, который Эгин искал здесь, в Серой Башне. Но, как оказалось, его искал не он один…
Узкая комната, длиной не менее двадцати шагов, с невыводимым запахом гнили, ударившим в ноздри. «Такой же запах исходил от одежды Багида», – вспомнилось Эгину.
Это уже затем Эгин разглядел, что по стенам кабинета развешаны гравюры, выполненные в духе мрачного натурализма – туловище в разрезе, рука без кожи, человеческий скелет (вид сзади)… И что на столике подле кресла на высоких ножках, оказывается, висит довольно подробная карта Восточной Сармонтазары, где зеленой тушью на варанской столице поставлен один любопытный магический знак – «знак долгой смерти».
Это все было потом.
А в тот момент, когда Эгин, влекомый течением Раздавленного Времени, ворвался в кабинет Багида, он видел только одно – у распахнутого во двор окна, натянув тугой лук, стоит, прицеливаясь, молодой человек.
Его волосы – черные, слегка вьющиеся – собраны в пучок на затылке, его одежда грязна, а в лице ни кровинки. Фигура лучника исполнена внутренней мощи. Его лицо безмятежно, но в уголках губ залегли две едва заметные складки – приметы затаенной ненависти.
Лицо лучника, повернутое вполоборота к двери, кажется усталым, а ноздри скульптурно правильного носа едва подрагивают. Сильные длинные пальцы сжимают лук уверенно и изящно. Его тело напряжено и в то же время спокойно. «Ничего не скажешь, юноша небесной красоты», – подумал Эгин, но это было уже гораздо, гораздо позже.
Но в ту секунду на эстетизм у него не оставалось ни мгновения.
Он сразу узнал Лагху Коалару, гнорра Свода Равновесия. Это был гнорр и никем иным этот загадочный стрелок быть и не мог. Эгин был уверен – только гнорру по силам избегнуть обнаружения Взором Аррума.
Тогда Эгина помнил только одно – Лагху нужно остановить любой ценой. Он мог закричать, например: «Гиазир гнорр, будьте любезны остановиться!» Или даже без «гиазир гнорр», просто крикнуть: «Остановитесь!» А затем объяснить Лагхе все как есть. Но такие действия были равносильны полному их отсутствию. Эгин знал – гнорр из тех людей, кто вначале выпускает стрелу в своего заклятого врага, а затем выслушивает, что по этому поводу думают его подчиненные.
Эгин чувствовал – теперь только едва различимые мгновения отделяют его от мига, когда щелкнет тетива и Авелир в обличье Куха отправится туда, откуда по своей воле возвращаются только Отраженные.
Эгин вихрем ворвался в центр кабинета.
Спустя кратчайший миг он в три огромных кошачьих прыжка подскочил к Лагхе и повис у него на плечах, всей своей тяжестью отвращая гнорра, лук и его стрелу от роковой линии, которая соединяла окно кабинета и двор, где корчился среди куч конского навоза Авелир.
Но тетива все-таки взвизгнула. А стрела, со свистом рассекая воздух, все-таки выпорхнула. Но лёт ее уже не был опасен Авелиру, ибо полетела она прямиком в потолок кабинета Багида Вакка.
Лагха выронил лук и потерял равновесие. Стрела со звоном застряла в дебелой потолочной балке.
А в следующий миг Лагха и Эгин уже катались, сцепившись в смертельном объятии, по полу кабинета, который был выстлан, по местной моде, разноцветными циновками.
Эгин понимал, что его единственное преимущество в этой схватке по-прежнему в Раздавленном Времени. И что если гнорру удастся воспользоваться той же магией, ему не сносить головы, ибо силы их, увы, неравны.
Для того чтобы Лагха Коалара не успел прошептать заклинание (а он отчего-то был уверен, что Лагха тоже дока в Раздавленном Времени), Эгин пошел на старый, как мир, маневр.
Как следует подмяв гнорра под себя, он с чувством обрушил на его белоснежную правильную скулу свой увесистый аррумский кулак. А затем и другой. «Один раз – убийце Авелира, другой раз – мужу Овель исс Тамай!»
Лагха закрыл глаза и простонал что-то невнятное. Гнорр не успел сообразить, что подвергся нападению человека, которому подвластно Раздавленное Время, и для него все произошедшее уложилось в одну или самое большее две секунды, исполненные непонятных, угрожающих событий.
Эгин схватил Лагху за ворот рубахи и решительно притянул к себе, как вдруг его словно бы осенило. Волна страха прокатилась вдоль его позвоночника, во рту пересохло, а сила, казалось, покинула его руки навсегда. А причиной этому была одна простая мысль, на всем скаку промчавшаяся сквозь неровный строй мыслей Эгина, аррума Опоры Вещей.
«Только что я ударил гнорра Свода Равновесия», – вот о чем подумал Эгин и его способность концентрироваться на формулах Раздавленного Времени резко ослабела.
И Раздавленное Время выплюнуло его прочь, в лоно дурно устроенного, но единственного мира людей.
– Эгин, вашу мать! – прошипел Лагха. – Вы кому служите, шилолово отродье?!
