Самые печальные опасения оправдались уже через полчаса, когда с Петровки на извозчике прибыл вестовой и, проглатывая от волнения окончания слов, затрещал:
– Тут такое дело... «Летучую мышь» грабят!.. Жиганы!.. Их там много...
– Какую летучую мышь? Ты можешь четко объяснить? – рявкнул Сарычев.
– Театр «Летучую мышь», – орал вестовой. Совсем еще мальчишка, над верхней губой пробивался белесый густой пушок. – Там артисты собираются...
– Где это?!
– В Большом Гнездниковском переулке... там здание еще такое большое... в полуподвале, – прокричал вестовой Сарычеву уже в спину.
– Все на выход! – кричал Игнат Сарычев, уже не слушая вестового.– Все посты снять! Быстро на Большой Гнездниковский! Там сейчас Кирьян! Живее! Живее! Все в грузовик, – торопил он подбежавших чекистов.
– Товарищ Сарычев! – с трудом переведя дыхание, обратился к нему вестовой.
– Что такое? – яростно обернулся к нему Игнат.
– Тут вот что еще приключилось... Замаров ушел... – Вестовой выговорил это сообщение с трудом, отводя глаза в сторону. – Все опытные сотрудники на операции, остался молодняк. Вот он и ушел. Говорит, хочу, мол, срочное признание сделать государственной важности. Ну, его конвойный повел, а он его оглушил и ушел. Он же все ходы там знает.
Сарычев шумно выдохнул – действительно не заладилось. Даже ругаться сил не было.
– Ладно... разберемся, – устало выдавил он, и вестовой невольно вытянулся, столько тяжелой силы прозвучало в голосе начальника.
Запрыгнув в подъехавший легковой автомобиль, Игнат устремился следом за грузовиком.
Налетчиков Игнат заметил в конце переулка. Три экипажа, загруженные людьми, промчались по мостовой. Совсем ненадолго замешкались у поворота, и тотчас раздались выстрелы.
Палили врассыпную, почти наугад. Однако две пули просвистели совсем невысоко, целились именно в него. Сарычев пригнулся и, тщательно прицелившись, выстрелил в высунувшегося налетчика. Тот дернулся, как от удара, и опрокинулся. Неожиданно грузовик вильнул и в следующую секунду, не сбавляя скорости, налетел капотом на угол дома. Рухнула стеклянная витрина, двигатель рассерженно харкнул и умолк. Из кузова, перепрыгивая через высокие борта, посыпались оперативники и, стреляя на ходу, устремились за удаляющимися экипажами. Два первых успели свернуть за угол, а последний, немного поотстав, ощетинился стволами.
– По лошадям стреляй! По лошадям! – орал Сарычев.
Вразнобой затрещали выстрелы. Всхрапнул обиженно конь и помчался к переулку.
– Етит твою! Упустим же! Стреляйте!
Экипаж на повороте занесло. Несколько секунд он ехал на двух колесах. Казалось, что еще мгновение, и он перевернется, но через секунду пролетка выправилась и, стуча колесами по булыжнику, скрылась за углом.
– Ушел! – сорвал фуражку Сарычев и, яростно скомкав ее в руках, швырнул в темную пыль. – Ушел, гад!
– Теперь его не достать! – пожалел Кравчук.
– Это мы еще посмотрим!
Двери театра с шумом распахнулись, и в переулок буквально вывалился крупный породистый мужчина с широкой ухоженной бородой. За собой он тащил плотного молодого мужчину лет тридцати. Тот яростно сопротивлялся, цеплялся руками за косяки и двери, кричал и никак не желал идти. Мужчина могучими рывками отрывал его от дверных ручек и безжалостно волок прямиком к милиционерам.
– Это что же такое получается! – возмущался он сочным басом. – В Императорском театре я был вторым басом после Федора Шаляпина. Меня публика носила на руках. Сам градоначальник посылал за мной экипаж... А когда я пел в храме Христа Спасителя, то от моего голоса гасли свечи. Вот так-то, господа! – Он выставил могучую грудь, так при этом тряхнув парня, что тот скривился от боли. – Сама императрица Александра Федоровна, – поднял он вверх палец, – подарила мне этот перстень! А он мне, понимаете, сует наган в лицо и говорит «отдай»! Да если бы вы знали, господа, – сотрясал певец окружающее пространство громовыми раскатами, – я когда-то занимался французской борьбой. И сам великий Иван Поддубный пророчил мне блестящее будущее! – Глядя на его могучую фигуру, охотно верилось, что он способен положить на лопатки даже медведя. – А уж с таким экземпляром я и так справлюсь без труда!
Сарычев с интересом посмотрел на оперного певца. Он и впрямь был хорош статью. Такой колоритный экземпляр человеческой породы мог бы запросто украсить арену цирка, поднимая тяжести. А он, смотри-ка, как устроился – арии распевает.
– Как же тебе удалось-то его скрутить, батя? – улыбаясь, обступили милиционеры артиста.
Толстяк им нравился все больше.
– А как только они к выходу-то побежали, – продолжал сжимать артист шею жигана, – так я за этого сразу ухватился, у самых дверей сцапал.
– Ты бы, батя, его отпустил немного, – посоветовал Сарычев, – а то еще задушишь ненароком в своих объятиях. Вон он как, бедный, посинел.
– Вот что, господа, – повернулся артист к Сарычеву, распознав в нем старшего. – Я вам его передаю, а вы делайте с ним все, что вам заблагорассудится, – и оттолкнул от себя полузадушенного жигана.
– Ба! – не поверил в удачу Сарычев. – Да это же Степан, мой старый знакомый. Ну-ка, ребятки, стяните ему руки веревкой, да покрепче, птичка эта важная, упорхнуть может. Правая рука самого Кирьяна. Давайте его в машину, чувствую, что разговор у нас долгий будет и очень интересный. Ну, батя, за такой подарок я все, что угодно, для тебя сделаю! – всерьез расчувствовался Сарычев.
Артист значительно кашлянул, как если бы проверял голос перед сольным выступлением, и заговорил, сбавив бас на пол-октавы:
– Мне бы, батенька, свой перстенек вернуть. Это ведь не просто кусок золота. За ним история богатая! Говорят, он был подарен Карлом Великим одной из своих невесток. Потом, сменив массу хозяев, был подарен Екатерине Великой, – вдохновенно перечислял артист. – Но на этом его история не закончилась, он был...
– Где этот перстень? – коротко спросил Сарычев.
– Он его на палец надел, – возмущенно указал артист. – А вот он! Вот он! – возликовал оперный бас. – В кулак зажал, стервец.
– Разожмите ему руку, – приказал Сарычев.
– Не надо, – скривился жиган, разжимая ладонь. – Забирай!
Певец с проворством опытного щипача стянул с пальца заветный перстень и бережно уложил его в карман. На стоявших рядом чекистов брызнули лучики света и погасли.
– Я вам оставлю контрамарку, – великодушно пообещал артист.
И, расправив могучую грудь, величественно зашагал ко входу в театр.
Глава 19
Я ПОДНИМАЮ БАНК
По городским меркам спать еще рановато, а на улицу уже не сунешься – темень! Для Кускова это почти ночь, а потому окна в домах черны, и лишь в некоторых из них колеблется красноватое пламя свечи.
– Я с него, Кирьян, глаз не спускал, как ты и наказывал, – негромко произнес Сявка, всматриваясь в темноту. – Он в городе – и я с ним. Он в Кусково, и я туда.
– Ты мне по бездорожью-то не чеши, – строго предупредил жиган.
– Без понтов! – серьезно заверил пацан.
– Лады. Видел, что он тащил? – так же тихо спросил Курахин.
– В первый раз чемоданчик... Наверняка в нем «фанера», – уверенно предположил беспризорник, – а вот во второй – саквояж... Ну такой, какой у лекарей бывает. Тут, правда, куда-то он исчез на пару дней. А потом опять появился, только какой-то напуганный, все озирается.
– На чем он сюда добирается?
– На извозчике. Останавливается в версте, а потом пешкодралом чешет.
