– Бердыш-то убери! Живот пропорешь! Не слышишь разве, что окольничий зовет.
Сборы были недолгие, и уже ближе к весне, по рыхлому снегу, Иван Васильевич повел рать на Казань. А снегу в ту зиму выпало особенно много; рать продвигалась медленно, шаг за шагом.
Вот и Васильсурск – рубеж государства русского. И тут начала роптать посошная рать [42].
– Не пойдем далее! В Москву! Назад!
К лапотникам присоединились и другие полки.
Ближние люди государя – Алексей Адашев да Выродков – советовали:
– Вышел бы ты к народу, Иван Васильевич. Поговорил бы, попросил… Только тебя они и послушают. Воеводы уже и не орут. Все глотки охрипли.
Вместе со всеми мерз и великий князь. Он грел над ярко-красным пламенем костра руки. Тихо потрескивали брошенные в огонь сучья. Государь помнил недавний бунт и позорное бегство в Александровскую слободу. Но там были митрополит, бояре, толстые стены монастыря. А здесь только стрелецкий полк отделял его от черных людей, которые могут взорваться, подобно пороху.
Иван Васильевич, одетый по-походному, в броню, вышел к бунтующему люду.
– Православные, во спасение веры образумьтесь! Это я вам говорю, ваш царь! Разве мы не по великому делу идем?! Разве не мы спрашивали на то благословения у митрополита Московского? Так потерпите же малость самую! До Казани недолго! Стоит ли возвращаться обратно, когда пройдено столько верст?
Дружина встретила слова государя молчанием, но, как и прежде, пошла вперед, ведомая «лучшими людьми».
Вся надежда на Сулеймана
Кулшериф проводил долгие часы, беседуя с Аллахом, – просил смилостивиться над судьбой ханства, а на престол дать Булюк-Гирея. Пока безуспешно – из Крыма уже долго не было вестей, и это являлось плохим знаком.
Но наконец-то прибыл гонец. Кулшериф сжимал в руках письмо и уже предчувствовал недоброе. Он терпеливо развязал послание и стал читать. Хаджи Якуб, давний приятель Кулшерифа, сообщал, что Булюк-Гирей заточен в Инкерманскую крепость. Сам же Сагиб-Гирей отправил письмо Сулейману Великолепному, чтобы вызвать из Стамбула своего родича Девлет-Гирея. «Он боится за крымский престол и, скорее всего, хочет расправиться с племянником», – заключал хаджи Якуб.
«Значит, все-таки Сююн-Бике! – не сумел сдержать стон Кулшериф. – Аллах не захотел услышать мои молитвы. А Сагиб-Гирей хитер! Решил сразу избавиться от двух племянников. На кого же он хочет оставить потом ханство? Уж не на своих ли многочисленных дочерей? Ведь ни одна из жен так и не смогла родить ему сына!»
Сеид достал бумагу, заточил палочку для письма и стал сочинять послание Сулейману Великолепному. «О великий султан, законодатель и правитель больших и малых народов! Пишет тебе, наследнику пророка Мухаммеда, казанский сеид. От верных людей своих и истинных правоверных я узнал, что Сагиб-Гирей умыслил против тебя зло, недостойными словами называет величайшего из величайших. А твоего любимца Девлет-Гирея, которого ты держишь вместо сына, умыслил убить. Накажи Сагиб-Гирея своей властью. Ибо нет на земле господина более великого, чем ты, а над тобой есть только Аллах. Сам же ты – деяние и слава Всевышнего».
Затем сеид вызвал во дворец своего друга Мухаммеда Ризу и, вручив ему письмо, наказал:
– Обязательно доставь его к султану. В твоих руках судьба всего ханства. – Потом, обняв посланца за плечи, попросил Всевышнего: – Аллах, сделай так, чтобы мы в мире этом встретились не в последний раз.
Не спали в ту ночь в ханском дворце. В покоях Сююн-Бике до самого рассвета горели свечи. Ханум было известно, что Булюк-Гирей посажен в крепость. Неужели сбывается воля Сафа-Гирея? Но как же Кулшериф? Наверняка он тоже не бездействует. Сеид сделает все, чтобы казанский престол достался Булюку. «Надо просить помощи у султана Сулеймана!» Эта мысль пришла к ней неожиданно. Поначалу она даже испугалась своей дерзости. «Разве великий султан может прислушаться к словам женщины?» Но что-то подсказывало бике, что поступить она должна именно так.
Сююн-Бике зажгла лучину. В комнате стало почти светло. Достала бумагу, разгладила загнувшиеся углы, после чего осмелилась написать первую фразу: «О мой повелитель Сулейман Великолепный! Пишет тебе из твоего далекого северного улуса, Казанского ханства, вдова твоего слуги, хана Сафа-Гирея. Повелитель, я смею просить тебя о самом малом: сделай меня и моего сына Утямыш-Гирея счастливыми. Восстанови справедливость на этой земле. Ибо ты нам не только повелитель, но и мудрейший судья. По завещанию моего покойного мужа Сафа-Гирея господином на Казанском ханстве должен быть мой сын Утямыш-Гирей. Но Кулшериф на ханство приглашает Булюк-Гирея. Знаю, что Сагиб-Гирей советует послать на Казань Девлет-Гирея. Повелитель, прошу тебя именем Аллаха, не делай этого! Раба твоя, Сююн-Бике».
Бике поставила на письме ханскую печать – пусть видит в ней не только женщину, но и правителя.
В ту ночь через Ханские ворота почти одновременно из Казани выехали два гонца – оба везли в Стамбул письма Сулейману Великолепному.
Любимец султана
С годами султан Сулейман Кануни любил проводить время в неторопливых разговорах. Чести беседовать с ним удостаивались немногие из смертных – султан ценил острое слово и мудрость в рассуждениях. В последний год он особенно привязался к Девлет-Гирею. Юноша был умен, знал языки, разбирался в поэзии и играл на флейте. «Из него может выйти выдающийся правитель, – считал султан. – Он ярый мусульманин, и его безграничная вера в пророка должна сыграть в дальнейшем неплохую службу. Только где он может быть полезен больше: в Казани или Бахчэ-Сарае?»
Сейчас он уединился со своим любимцем в одной из комнат дворца.
– Хотел бы ты стать ханом? – спросил вдруг Сулейман своего любимца. Взгляд у султана сделался по- отечески строгим. Он словно спрашивал: «По плечу ли тебе такая ноша?»
Было жарко, и два раба-негра в высоких зеленых тюрбанах огромными опахалами обдували Сулеймана и его собеседника.
Девлет-Гирей сумел выдержать долгий взгляд карих немигающих глаз своего господина. Он понял, что за этим вопросом – поворот его судьбы, и от того, как он ответит сейчас, будет зависеть многое. Говорить нужно с достоинством, продумав ответ. Султан не терпит торопливости в важных решениях.
– Все в твоих руках, великий Сулейман. Аллах – на небе, а на земле – ты! Как ты решишь, так и будет.
Султан улыбнулся – ему понравился ответ юноши. «Умен! Ничего не скажешь».
– Вчера мне принесли сразу три письма, – продолжал Сулейман. – Два из них доставили гонцы из Казани: от Сююн-Бике и от Кулшерифа, а третье… от крымского хана. – На лице Девлет-Гирея промелькнула понимающая улыбка. – Сагиб-Гирей пишет, что Казань осталась без хана и ты, как никто, подходишь на это место.
Сулейман сделал небрежный жест, и опахала, будто огромные крылья диковинной птицы, застыли в воздухе. От легкого дыхания Девлет-Гирея павлиньи перья слегка колыхнулись.
– Сююн-Бике просит задержать тебя в Стамбуле, чтобы самой править Казанским ханством после смерти мужа. Может, ты посоветуешь мне, как же следует поступить? Если ты желаешь остаться здесь со мной, в Стамбуле, я сделаю тебя одним из своих визирей. Или ты все же хочешь поехать в Казань и сделаться ханом?
– Видеть тебя каждый день, звезда моей души, для меня высшее счастье… Но мне хотелось бы следовать туда, где я был бы полезен тебе больше всего.
Султан едва улыбнулся. И здесь его воспитанник ответил так, как не смог бы никто другой.
– А почему ты не спрашиваешь, что пишет мне Кулшериф? В этом письме тоже идет речь о тебе.
– Если ты сочтешь, великий султан, нужным рассказать о его содержании, то сделаешь это, – коротко отвечал Девлет-Гирей.
– А пишет он вот о чем… Кулшериф от своего человека в Крымском ханстве узнал, что когда ты поедешь в Казань, то по дороге, в Крыму, тебя должны убить. – Сулейман выждал паузу, чтобы посмотреть, как отнесется к известию Девлет, но юноша равнодушно взглянул на раба, сжимавшего в руках опахало. «А хан из него получится неплохой, ни один из подданных не сможет догадаться о том, что на уме у такого
