Кулшериф закрыл глаза.
Когда он вновь заглянул в сосуд, то увидел лишь гладь воды, в которой по-прежнему отражались только зеленые кроны столетних елей и виднелось дно – шероховатое, медно-красное.
– Ты все понял? – спросил колдун.
– Да.
Бледное лицо Кулшерифа, заросшее белыми волосами, выглядело теперь невозмутимым.
– Значит, это… будет?! – только и спросил сеид.
– Ты видел все сам.
– Собирайтесь! – приказал Кулшериф. – Мы возвращаемся в Казань!
Заржали кони, предчувствуя обратную дорогу. Их копыта нетерпеливо сбивали луговые цветы.
Сеид, опираясь на крепкие руки мурз, забрался в кибитку и удобно расположился на мягких подушках.
Повозка, подминая под себя огромными колесами хрупкие весенние колокольчики, двинулась по песчаному берегу Камы.
Старик остался стоять, безучастно наблюдая за тем, как стража сеида загружала в возки огромные сундуки, потом развернулся и, опираясь на посох, пошел в глубь бора. Он отошел уже далеко, когда услышал за спиной чей-то быстрый шаг. Колдун обернулся и увидел казака, сжимавшего в руках ятаган. Язычник поднял клюку и медленно пошел навстречу.
– Значит, Кулшериф решил закончить наш давний спор… Спи! – прошептал он одними губами, глядя в глаза стражника.
Воин застыл, взгляд его сделался неподвижным, лицо окаменело. Колдун подошел вплотную, еще раз посмотрел в продолговатые глаза и чуть тронул казака посохом. Тот повалился, неуклюже подминая под себя ноги, ятаган выпал из ослабевших рук, острая кривая сталь распорола ему горло, и стражник, захлебываясь кровью, вдруг пробудился ото сна.
– Спаси меня, старик, – взмолился воин.
– Аллах спасет, – безразлично произнес колдун и, опираясь на палку, ушел в непроглядную чащу.
Горные люди
Три раза в день с высоких бревенчатых колоколен раздавался звон, который будил жителей Иван-города, созывая на молитву. Мирские дела на время замирали, и православные, крестясь на святые иконы, на пономарей, чьи фигуры, будто маятники, двигались под самой крышей звонницы, стекались к храму.
– Бом! Бом! – бил набат.
А потом к этому звону присоединялись колокола поменьше – веселее да позвонче, вызывая радость у собравшихся близ паперти горожан. Миряне шли замаливать свои грехи, прося прощения у Христа.
Уже кончилась заутреня, когда к городку подъехал небольшой отряд черемисов. Конники прибыли с миром, руки были свободны от сабель и ружей. Впереди на рыжем коне ехал немолодой улан. На ногах – красные, расшитые золотом ичиги, на голове – меховой малахай с хвостом лисицы, поверх длинной рубахи – шитый тюльпанами камзол.
– Впереди-то, видать, князь ихний, – приложив ладонь к глазам, высказался тысяцкий, – только зачем они пожаловали?
– Никак знаки нам какие-то делают? – заметил стоявший рядом стрелец.
Тысяцкий прижмурил подслеповатые глаза и подтвердил:
– И взаправду руками чего-то басурманы машут. Видно, что-то сказать хотят. Видать, в крепость просятся, переговоры вести, – догадался он. – А ну-ка, Микита, беги! Вели ворота отворять да предупреди, чтобы стрельцы не дурили! И пусть скажут царю Шах-Али, что гости к нам пожаловали.
Конный отряд еще некоторое время, придерживая коней, держался перед стенами на расстоянии пущенной стрелы, а потом вдруг от него отделился один из всадников и, размахивая руками, проскакал по скрипучему шаткому мосту через глубокий ров прямо к крепостным воротам.
– Подбери пищаль-то, – сказал тысяцкий. – А то пальнешь сдуру. По всему видать – с миром идут!
Всадник остановился перед вратами и стал кричать:
– Православные, к царю Шах-Али мы! Князь черемисский о мире говорить желает!
Воевода Юрий Булгаков сплюнул:
– Ишь ты! Православными назвал! Басурман окаянный!
– А он, видать, из наших, – заметил кто-то воеводе, – таких здесь много, кто в татаровом полоне был.
Булгаков неодобрительно посмотрел на говорившего: «Ишь какой выискался! Князя учить надумал!» Но бранными словами поносить не стал, только махнул рукой стрельцу-вратнику, застывшему в ожидании распоряжения:
– Ладно. Отопри засов, пущай едут! Видать, и в самом деле с миром прибыли!
Черемисы в сопровождении стрельцов гуртом вошли в покои Шах-Али и упали коленями на дубовый пол светлицы.
Царь касимовский держался важно – пусть знают, кто здесь хозяин!
– А теперь сказывайте, зачем пожаловали? – объявил Юрий Булгаков.
Князь черемисский запахнул полы халата и стал говорить. Воеводы только пожимали плечами, слушая чуждую речь. Шах-Али внимал молча, ничем не выражая своих чувств, лишь раз его голова чуть наклонилась вперед, а жесткие холодные губы выразили подобие улыбки. Наконец князь замолчал.
– Что он говорит? – поинтересовался Данила Захарьин, свояк государя.
– Челом царю бьет, – начал пересказывать Шах-Али. – Просит, чтобы Иван Васильевич их пожаловал и простил. Хотят они быть у Иван-города, охранять его от набегов неспокойных соседей. И еще хотели бы они собирать ясак по-прежнему, как заведено было еще при их дедах. И желали бы от государя грамоту жалованную иметь, как им далее быть.
– Правильно, – согласно закачал головой Данила Романович. – Пусть же при граде пока будут, раз того хотят.
Не дождавшись утра, через свияжские ворота выехал гонец касимовского царя в сопровождении большого отряда стрельцов. И уже через десяток дней, бухнувшись государю в ноги, он представил грамоту.
Иван Васильевич взял ее, развязал атласную бечеву и ладонями расправил свернутый пергамент.
Гонец смотрел на сафьяновые, с целующимися голубями, сапоги государя и не решался подняться.
– Встань, холоп! – приказал самодержец. – И поди прочь!.. Нечего тебе здесь разлеживаться! Впрочем, зайди сначала к Матрене, она тебе наливки вишневой отольет. Скажи, царь велел.
Гонец, комкая огромными ладонями шапку, вышел из государевых покоев.
Иван Васильевич дочитал грамоту до конца, потянулся сладко. «Вот и город выстроен, и черемисы на поклон пожаловали. Очередь за Казанью!»
– Позвать ко мне Сильвестра! – окликнул государь томившегося в сенях рынду.
Скоро пришел Сильвестр и, пожелав поначалу Иисусу Христу вечной славы, а государю доброго здравия, устроился на крепких стульях, обитых красной парчой.
– Совета хочу твоего просить – грамоту получил от черемисов. Мира они просят и моего покровительства.
Сильвестр взял грамоту, внимательно перечитал.
– Надо бы черемисов пожаловать, государь, – неторопливо отвечал священник. – Отпиши им грамоту, да чтобы золотая печать на ней была, дескать, отдаешь им ясак на три года, пусть кормятся с Горной стороны, как при пращурах своих! Этим ты их к себе расположишь. А взамен требуй службы верной. И чтобы лукавства от их стороны никакого не было, пусть свою преданность на казанцах покажут. А Шах-Али пущай их к присяге приводит. Пусть Горную сторону повоюют. С ними нужно отправить детей боярских да служилых князей татарских, чтобы измены никакой не было. Пускай за ними присматривают!
Гонец в тот же час отбыл из Москвы в обратную дорогу.
В город на Свияге посыльный Ивана Васильевича въехал сразу после заутрени, когда уже отыграли колокола и кончился молебен.
Государеву награду – золотые монеты да шубы собольи с царского плеча – Шах-Али и воеводы приняли
