с благодарностью.
В церкви вновь по такому случаю запел хор, а перед многими иконами зажгли свечи во здравие самодержца всея Руси.
А потом торжественно и прилюдно дьяк прочитал приказ Ивана Васильевича:
– «…Привести Горную сторону к присяге и послать черемисов воевать казанские места!..»
Черемисы, конные и пешие, подошли к Казани. На Итили тишина, только иной раз кто-то в нетерпении бряцал оружием. Несколько часов недавние союзники выжидающе смотрели друг на друга. Между ними, будто огромный ров, была присяга, данная царю Ивану.
Смеркалось. Незаметно наступил вечер. Сумерки принесли желанную прохладу, а от воды белым дымом поднимался туман. По-прежнему безветренно и тишь. Но скоро на опушке леса, словно отражение ярких звезд, замерцали костры.
Горные люди стали лагерем.
А рано утром, когда едва начал рассеиваться предрассветный туман, раздался призывный звук карная. Лагерь ожил тотчас, и до Казани стали доноситься обрывки речи, брань, звон стали. А потом, оседлав коней, армада двинулась на город.
– Алла! Алла-а-а! А-а-а-а!! – Каждый из воинов в эту минуту вспоминал Всевышнего. Если и предстоит умереть, так только с его именем на устах.
Со стен Казани было видно все.
Чура помолился на восток, а потом, повернувшись к вестовому, приказал:
– Пусть открывают ворота! Нужно встретить гостей!.. Каждый, кто погибнет на поле брани, попадет в рай.
Вестовой ненадолго замер в полупоклоне, затем распрямился и, не оборачиваясь на повелителя, быстро зашагал к воротам, где томилось казанское воинство.
– Чура Нарыков приказал выступать!
Ворота неохотно и со скрипом распахнулись, выпуская из Казани орущую и свистящую рать. Порядки крымцев и казанцев перемешались, и они единым потоком хлынули на войско Горной стороны.
– Алла!! Алла-а-а-а! – раздавалось над сечью.
И только иногда в самой гуще какой-нибудь бородатый детина вдруг перекрывал разом всех:
– За веру! За Христа! Аллилуйя-а-а-а!
Ни одна из сторон не хотела уступать.
– Выкатить из крепости пушки и огнем помочь коннице! – приказал Чура Нарыков. Он даже не обернулся, потому что знал – приказ будет исполнен в точности.
Пушки стояли наготове, и, когда вестовой махнул рукой, пушкари, упершись руками в колеса, вытолкали орудия из кремля. С благодатными молитвами был произведен первый залп.
Тяжелые ядра угодили в нестройные ряды черемисов, подминая людей и животных. Передние всадники дрогнули, задние, натянув поводья, застыли в нерешительности.
– Алла! – разнеслось по рядам казанцев.
Подхваченный многократно крик победы пробежался по всему полю, достиг города и нашел отклик на стенах осажденного города.
– Алла! – раздавалось в ответ.
Горные люди, подчиняясь все возрастающей силе огня, отступили. А потом, перебравшись за ров, пустили лошадей вскачь, спасаясь от смертоносных ядер и стрел.
И вновь зазвучал карнай – громко, на всю округу. Теперь он пел о победе, о том, что атака отбита и пора возвращаться в город.
Царь принимает гостей
За верную службу государь Иван Васильевич платил щедро. Целое лето горные люди ездили в Москву ломать шапку перед самодержцем, и он наделял мурз, не жалея царской казны.
– Ничего не пожалею! – величаво стучал Иван Васильевич золоченым жезлом о мраморный мозаичный пол. – Ни каменьев, ни серебра! Только чтоб служили вы своему государю исправно. И земли вам дам, и наградами не обижу, и ясак со своей земли сами собирать будете, и при вере своей басурмановой останетесь! А еще мечети вам понастрою, молитесь своему Аллаху. Только мое условие – по первому зову быть у меня на дворе. Ливонцы-супостаты на границах шалят! Унять их нужно. А у вас казаки обучены и при конях все!
– Якши! – соглашались мурзы и, хитровато щурясь на державу и скипетр государя, держали свою думку.
– А теперь в Трапезную! К застолью!
Гости прихлебывали чай из глубоких блюдечек, вдоволь ели баранину, а государь продолжал потешать иноверцев своим размахом.
– Коня каждому гостю! – распоряжался он.
И в Трапезную под восторженные взгляды эмиров и мурз вводили длинноногих жеребцов.
– Якши! Якши! – водили головами горные люди из стороны в сторону, зная истинную цену каждого такого скакуна. – Якши! Ханский подарок!
Здесь же сидели митрополит и Сильвестр. Взгляды у обоих скучающие, безразличные.
А великий князь не переставал тешиться – захотелось забавы, да и гостей поразвлечь.
– В сторону столы! В угол! – кричал он. – Кулачный бой устроим. Пускай и гости потешатся!
И, ухватив ручищами стол, за которым только что трапезничал, отшвырнул его далеко в сторону. Затрещали дубовые доски под удалью государя. Силен Иван Васильевич, ничего не скажешь! Такому под горячую руку не попадайся!
Митрополит нахмурил брови, сделался серьезным и Сильвестр.
– Противно на царевы причуды глазеть, да и церковью то не позволено! – ворчал Макарий.
Митрополит поднялся со своего места и, больше не произнеся ни слова, оставил палаты.
Сильвестр думал иначе: «Ладно, пусть потешится государь! Пусть и татары удаль молодецкую увидят! Думаю, худого в том не будет, а что не так – упрежу!»
А Иван Васильевич вместе с боярами скидывал столы в угол. Когда Трапезная была очищена, он весело крикнул:
– А ну выходи в круг кто биться желает и царя своего потешить?!
Быстро сыскались охотники повеселить самодержца. Вышли в круг два стрельца-детины саженного роста. Поскидав с себя кафтаны и обнажив широкие груди, молча примерились. А потом, поплевав на ладони, сошлись в кулачном бою.
– Ай да молодцы! – до слез веселился государь. – Ай да потешили!
– Якши! Якши! – сдержанно откликались горные люди.
Царь в тот вечер был ненасытен на забавы.
– Пляши! – кричал он, отбивая ладони.
И гости веселились на славу, лихо отчебучивая «Русскую» под веселое треньканье балалайки. Вдоволь натешившись над плясунами, царь снова возвратился к любимой забаве – кулачному бою.
– Вот ты, детина, подь сюды! – жезлом указал он на стрельца огромного роста. – Вон твой соперник, боярин Сакуров.
Петр Сакуров, услышав про царскую милость, в благодарность наклонил голову и скинул дорогой кафтан на руки подбежавшему холопу.
– Не могу я, государь Иван Васильевич, – взмолился вдруг стрелец, – батьке обещал, крест целовал, что драться на кулачных боях не буду. Сила у меня больно большая: как стукну кулаком, так и грудь враз пробиваю!
– Крест, говоришь, целовал? – задумался Иван Васильевич.
– Целовал, – перекрестился стрелец. – У нас в роду все такие, что батька, что братья, – никто супротив нас устоять не способен.
– А вот мы сейчас тебя от крестного целования избавим! Иван Михалыч… дьяк Висковатый, – крикнул государь через всю палату скучающему в углу думному чину. – Избавь-ка этого молодца от клятвы! Батьке он обещал, что драться на кулачных боях не станет, и на том крест целовал! Помог бы ты ему. Очень детине хочется государя своего порадовать, а самому силой молодецкой помериться.
