Как только Петровская дошла до конца аллеи, из-за широкого дуба, как и вчера, появилась фигура оборванца.
– Ну что, узнал, где он спрятал письма? – спросила она нетерпеливо.
– Да, барыня, – ответил оборванец, зачарованно глядя, как она достает из своего ридикюля ассигнацию в двадцать пять рублей.
– И где же?
Оборванец не мог оторвать взгляда от двадцатипятирублевки.
– В роще.
– Где в роще, назови точное место, – строго допытывалась Петровская. – И тогда получишь свои деньги, – помахала она четвертной прямо перед носом оборванца.
Босяк выглядел сконфуженным.
– Дак, это, не сказал он.
– Болван, – раздраженно произнесла Петровская и спрятала деньги.
– Да я его и так, и сяк упрашивал – не сказывает, подлюга, – оправдывался оборванец. – Говорит, кто меня из-под аресту выручит, тому и отдам письма.
– Где его держат? – раздумчиво спросила Петровская.
– Его в баньке березовского старосты покуда заперли. Потом в арестантский дом повезут, в Нижний.
– С чего ты это взял?
– Это уж будьте уверены, – преданно заглядывая в глаза барыни, протараторил оборванец. – Всех отвозят. А потом надолго в каталажке запрут! Вот в прошлом году Миколку заперли в…
– А где живет этот староста? – перебила его Петровская.
– Дак в Березовке и сидит. – Оборванец поскреб затылок. – Только староста Сеньку не отдаст. Не он его заарестовывал, не ему и отпускать.
– А кто может отпустить его?
– Барыня, денежку бы, – взмолился оборванец.
Петровская раздраженно сунула рубль в загребущую ладонь.
– Держи.
– Благодарствуйте… – повеселел оборванец. – Тот, кто, стало быть, и заарестовывал.
– И кто же его
– Пристав один полицейский.
– Как зовут его, где он живет?
– Дак, это, барышня, – оборванец снова поскреб затылок, – запамятовал я, кажись.
Петровская открыла ридикюль и достала трехрублевую ассигнацию.
– Это освежит твою память?
– Вспомнил! – оживился оборванец. – Обличайло его зовут. А остановился он на постоялом дворе в Ротозееве. Это, – парень шмыгнул носом, – рублишком еще не пожалуете?
– Обойдешься, – твердо ответила Петровская и пошла по аллее обратно.
А оборванец, проводив ее взглядом, покуда она не скрылась из виду, сиганул в близлежащие кусты, развязал припрятанную в них котомку и принялся совершать над собой действия, которые не показались бы странными разве что только актерам, цирковым клоунам да еще отставному штабс-ротмистру Аристову. Парень стал дергать себя за нос, в результате чего нос значительно уменьшился, а в руках оборванца осталась гипсовая нашлепка. Затем он лишил себя хилой бороденки, усов, тщательно причесал волосы, стер с лица сажу, умылся из фляжки и как две капли воды стал похож на пристава Обличайло, коего в прежней личине не узнал бы и сам Артемий Платонович.
Скинув латаную одежонку и сложив все в котомку, пристав облачился в цивильное платье и скорым шагом направился в Березовку, где взял подводу и отправился в Ротозеево. Когда он прибыл на постоялый двор, то увидел в прихожей красивую даму с античными чертами лица, немного резковатыми, чтобы назвать ее лицо безупречным. Он уже хотел подняться к себе в нумер, как его остановил хозяин двора.
– Господин Обличайло, вас ожидает во-он та дама, – указал он на Петровскую, скромно сидящую на продавленном диване.
– Да? – выразил крайнее удивление Максим Станиславович и обернулся. – Прошу прощения, сударыня, у вас ко мне какое-то дело?
– Вы пристав Обличайло? – поднялась с дивана Петровская.
– Он самый, – по-военному подтянувшись, кивнул головой Обличайло. – Чем могу служить?
– Меня зовут Валентина Дмитриевна Петровская, – подошла она к нему. – И я хотела бы с вами поговорить.
– Ну что ж, пройдемте ко мне, Валентина Дмитриевна, – испытующе глянул на нее пристав, ожидая, что Петровская смутится и предложит поговорить где-либо в другом месте, дабы избежать двусмысленности своего положения. Ведь пройти прилюдно одной в нумер мужчины значило не избежать известных толков и пересудов. Однако Петровская только кивнула и спокойно поднялась с Обличайло в его нумер, так что ежели кто и смутился, так это был сам пристав Максим Станиславович.
Он даже не удержался и спросил:
– И вы вот так вот ходите одна, без компаньонки, горничной и даже слуги?
Обличайло почувствовал, как напряглась при слове «компаньонка» его гостья. Она даже бросила на него быстрый взгляд, но, не увидев в его лице и тени какого-либо намека, успокоилась.
– Я пришла со своим слугой, господин пристав, – произнесла она чарующим голосом. – Кроме того, вести себя подобным образом меня вынуждают особые обстоятельства, значение которых для меня много больше правил соблюдения принятых норм и приличий. Дело в том, что чиновник особых поручений Макаров, гибель и похищение вещей которого вы расследуете, был моим женихом. И я хочу свести счеты с его убийцами и найти похищенные им вещи. В частности, письма, которые могли бы пролить свет на личность убийцы или убийц. Впрочем, вы все это знаете от господина Аристова.
– А вы, я вижу, прекрасно осведомлены, – заметил Обличайло.
– Конечно, – пожала плечами Петровская. – Ведь я остановилась в усадьбе барона Дагера, где последние дни также проживает расследующий вместе с вами это дело господин Аристов. Он сам мне многое рассказал. К тому же вы тоже посещали усадьбу Дагера.
– Откуда же вам это известно, сударыня? Я вас совершенно не припоминаю. Хотя женщины с такой внешностью запоминаются.
– Вас видел мой слуга Прохор.
– Да, от вас ничего не утаить, – улыбнулся Обличайло. – Впрочем, – он сделался серьезным, и в его глазах появилось должное участие, – вы имеете полное право знать все о ходе нашего расследования. Говорите о вашем деле – я весь внимание. Если это в моих силах, буду рад вам помочь. Присаживайтесь.
– Господин пристав. – Петровская села на канапе и слегка отодвинулась, давая место присесть Обличайло. Пристав сел рядом. – Самым важным в похищенных преступником вещах моего жениха были письма. Пачка писем на польском языке, которым, кстати, я превосходно владею. Он вез их в Средневолжск, и из-за них, я теперь уже не сомневаюсь, он и был убит. И в этих письмах – разгадка личности убийцы или убийц. Мне надо прочитать их все. Часть писем найдена и в данный момент находится у меня. По поручению господина Аристова я делаю для него их подробный перевод. Но еще часть писем, и, надо полагать, наиболее важная, находится на руках некоего крестьянского сына Сеньки, спрятавшего их в роще. А вы его арестовали. За что, позвольте узнать?
Обличайло распрямился:
– За то, сударыня, что он ставил силки и западни в роще господина барона.
Женщина выглядела взволнованной.
– Я понимаю, но это же не из разряда тяжких преступлений?
– Нет, но ему грозит статья за браконьерство, – ответил безучастно Обличайло.
– Да ведь он мальчишка еще! – воскликнула Петровская. – Он просто не понимает, чего стоят его шалости!
