– Переводы практически готовы, – сказала Петровская, устремив взор в одной ей ведомые дали. – А что относительно остальных писем?
– Их отдаст этот мерзавец Сенька, как только его выпустят. Сам принесет их завтра утром.
– Вам принесет?
– Ну что вы, – засмеялся Михаил. – Ко мне он не посмеет подойти и на сто шагов. Конечно, кузине.
– Кузине, – эхом повторила за бароном Петровская. – Все верно, ведь она его спасительница.
– Что вы сказали? – спросил Михаил, не расслышав последней фразы собеседницы.
– Ничего, это я так, про себя, – посмотрела на Михаила Петровская. – Вам не кажется, что стало свежо?
– Разве только самую малость.
Петровская зябко поежилась:
– Давайте вернемся.
Всю ночь молодой барон проворочался в своей постели. Он никак не мог заснуть. Картины будущего блаженства вставали перед ним так явственно, что он даже чувствовал, как пахнет нежнейшая кожа его возлюбленной. Она благоухала лавандой. «Завтра, завтра», – стучало в мозгу, и он торопил это
Он заснул, когда в окна уже стал заглядывать рассвет. Ему снилась Валентина Дмитриевна в розовом пеньюаре с воротничком a la Collinette и распущенными волосами, ниспадающими на ее шикарные плечи, а он стоял рядом и не мог на нее налюбоваться. А потом пеньюар опал легким облачком, оставив ее лишь в одних кружевных панталончиках, совершенно чужеродно смотревшихся на ее матовом теле, выточенном величайшим из мастеров. Мишель сделал шаг, другой и заключил ее в свои объятия, но оказалось, что он обнял пустоту. Так повторялось несколько раз, пока, наконец, она не очутилась в его руках.
– Попалась! – воскликнул он, заглянув ей в лицо. И тут же отпрянул: Петровская смотрела поверх него холодно и безжизненно, и в ее глазах отражалось небо.
– Боже мой, она мертва! – разжал он свои объятия и бросился прочь.
Но ноги не слушались его, и он едва смог сделать несколько шагов. Когда же он обернулся, то на месте, где еще несколько мгновений назад он сжимал в объятиях Валентину, стоял и участливо смотрел на него отставной штабс-ротмистр Аристов, а из-за его плеча выглядывал с виноватым видом молодой пристав с полицейской фамилией Обличайло.
– Вот такой расклад получается, – медленно произнес Аристов и поднял глаза к небу.
– Да-а, – в тон ему протянул пристав Обличайло и тоже устремил свой взор вверх.
Михаил посмотрел вслед за ними на небо и увидел белое облако в форме прекрасного женского тела. Оно быстро таяло, делалось все менее заметным и наконец исчезло, будто его и не было вовсе.
Глава 21
ТОЧКА
Сенька даже слегка опечалился, когда через два дня поутру двери старостиной баньки открылись и в нее вошли полицейский пристав и пожилой господин, обещавший ему за недостающие письма двести рублей. Сенькино заключение было вполне сносным: делать ничего не надо, а кормят три раза в день – благодать, да и только. Так можно всю жизнь прожить, ничего не делая. Он, конечно, и не надеялся, что такая лафа будет долгой, но еще с недельку пробыть под таким арестом он согласился бы за милую душу. Ан нет, хорошего никогда не бывает много. Это Сенька уже знал по собственному опыту.
– Ну что, дражайший Семен Васильевич, – начал пожилой, пристально глядя парню прямо в глаза и доставая из кармана сюртука злополучную пачку писем. – Кончился твой арест. Вере Михайловне, барыне молодой, за это спасибо скажи. Вот, отдашь ей эти письма, – протянул Сеньке пачку писем Артемий Платонович, – и свободен. Она, поди, уже ждет тебя в дубовой аллее. И наш тебе совет: чтобы более никаких западней и силков в Охотничьей роще. Не то молодой барон Дагер все же упечет тебя в каталажку. Ты понял?
– Понял, – мотнул кудлатой головой Сенька. И, набычившись, поинтересовался негромко: – А деньги, что вы обещали?
– Это двести рублей-то? Получишь ты их после того, как отдашь письма Вере Михайловне. И учти, – погрозил Аристов пальцем, – мы за тобой следом пойдем, так что не вздумай хитрить.
– Как можно! – сделал Сенька круглые глаза.
– Ты, дружок, не актерствуй здесь, – заметил Обличайло. – Причины так думать о тебе у нас имеются.
– Да, и не беги, – добавил Аристов. – Иди спокойным обычным шагом, чтобы мы могли тебя видеть. Если что – кричи.
Последней фразы Сенька не понял, только пожал плечами. Сунул письма за пазуху и пошел. Когда шел деревней, раза два оглянулся – пристав и пожилой действительно шли следом. Когда деревня кончилась, оглянулся еще раз и никого за собой не увидел. «На пушку взяли», – подумал он и прибавил шагу.
– Быстрее пошел, – заметил Аристову Обличайло, наблюдая за Сенькой из-за придорожных кустов.
– Значит, и нам надо поспешать, – ответил Артемий Платонович, и они короткими перебежками двинулись за Сенькой, стараясь не потерять его из виду. Однако расстояние между ними все же увеличивалось.
– Давай, давай, – подбадривал отставной штабс-ротмистр то ли себя, то ли пристава.
– Вы думаете, они нападут на него именно сейчас? – спросил на бегу Обличайло.
– Ве-ро-ят-но, – так же на бегу ответил Аристов. – Просто от-бе-рут у не-го пись-ма, и все.
Когда перелесок кончился и началась дубовая аллея, что вела к замку, Артемий Платонович впал в некоторое недоумение, окончившееся неприятным холодком в груди.
– Все может кончиться гораздо хуже, чем мы предполагали, – заявил он Обличайло. – Они, возможно, захотят отобрать письма после того, как парень отдаст их молодой барыне. И ежели этот Сенька смог бы отделаться только тумаками, то Вера Михайловна подвергается куда более опасной угрозе.
– Вы думаете? – спросил пристав, переведя дух.
– Да, думаю. Так что будьте начеку.
Вера поджидала Сеньку, сидя на скамейке возле огромного дуба с широкой кроной, помнящего, вероятно, времена татаро-монгольского ига.
– Принес? – спросила она, строго посмотрев на Сеньку.
– Вот, – ответил тот, понурившись и передавая письма Вере.
– И надо было тебе с этими письмами ловчить, – наставительным тоном сказала Вера Михайловна. – Это из-за тебя весь этот сыр-бор. Отдал бы мне все письма сразу, и деньги бы у тебя давно уже были, и полиция наверняка на след преступников уже бы вышла. Уходи, Сенька, видеть тебя не желаю.
– Но, барыня… – начал было канючить Сенька.
– Ступай, ступай, – махнула на него ладошкой Вера. – Знаю, что ты сейчас скажешь. Дескать, бес тебя попутал и все прочее. Не хочу ничего слышать…
Сенька, опустив голову, поплелся обратно. Его даже не грела мысль о двухстах рублях, что уже сегодня будут жечь его карман. Потеря расположения молодой барыни значила много больше.
Вера долго смотрела ему вслед. Самым правильным было бы, конечно, оставить свои заботы и о нем, и о его чудаковатой матери; Сенька с годами становился только хуже и вовсе не желал произрасти в «полезного члена общества», а его мать настолько привыкла к приношениям Веры, что и не помышляла о том, чтобы делать что-то самой. Однако, несмотря на юный возраст, Вера знала, что быть доброй вовсе не значит ждать ответного добра от других, а любить – не значит требовать ответного чувства от того, кого любишь.
Она хотела было уже подняться со скамейки, как вдруг из кустов напротив вышла Петровская.
– Я вижу в ваших руках письма, – жестко сказала она, подходя вплотную к Вере. – Отдайте их мне.
– Я отдам их только господину Аристову, – твердо заявила Вера, встав со скамейки и намереваясь уйти.
