Неожиданно Петровская сильно толкнула Веру, и та, вскрикнув, снова очутилась на скамейке, больно ударившись о ее спинку.
– Что вы себе позволяете? – с негодованием спросила Вера.
– Очень многое, милочка. Уж поверьте мне. Это значит, что вы сейчас же отдадите мне письма.
– Вам? – с ненавистью глядя в глаза Петровской, сказала Вера. – Ни за что!
– Хорошо, – зловеще процедила Петровская и посмотрела поверх Веры. Вслед за этим на плечи Веры опустились тяжелые мужские руки.
Обличайло вопросительно посмотрел на Аристова.
– Может, уже пора? – с тревогой прошептал он.
– Еще нет, – ответил Артемий Платонович, не отрывая глаз от скамейки.
Тем временем, саженях в четырех от зарослей кустов, где устроили секрет Аристов и Обличайло, происходило следующее. Прохор, отобрав у Веры письма и передав их своей госпоже, связал девушке руки.
– Не вздумайте кричать, не то мы забьем в ваш рот кляп. И вам станет очень трудно дышать, – с усмешкой предупредил он.
– Вы, верно, хотите знать, Вера Михайловна, зачем нам так нужны эти письма? Тогда слушайте. Мы, – она кивнула на стоящего позади Веры Прохора, – члены разведывательного отдела Польского центрального национального комитета, борющегося за освобождение Польши из-под ига вашего гнусного императора. И очень скоро вся Польша восстанет в борьбе за свою свободу и погонит вас, московитов, со своей земли поганой метлой. А здесь, – потрясла она письмами, – фамилии и адреса наших товарищей-революционеров, и мое имя, имя Матильды Станевич, стоит одним из первых…
– Не надо ей этого говорить, – осторожно заметил Прохор.
– Почему? – взглянула на него Матильда. – Она все равно уже ничего никому не скажет…
Станевич достала из ридикюля шведские спички.
– О, за эти письма ваш военный министр и шеф жандармов Долгоруков отдал бы о-очень многое. Но они не достанутся этому мерзкому царскому сатрапу…
С этими словами она зажгла спичку и поднесла ее к одному из писем.
– Пора, Артемий Платонович, ей-богу, пора, – зашептал Обличайло, поражаясь спокойствию Аристова, видевшего, конечно, как загорелось в руках Лжепетровской первое письмо. – Она сожжет все письма!
– Не суетитесь, Максим Станиславович, – одернул пристава Аристов. – Развязка еще не наступила.
– А письма! – почти в голос воскликнул Обличайло. – Мы же их потеряем.
– Это ничего, это пусть, – ответил отставной штабс-ротмистр, совершенно сбив с толку пристава. – Потерпите еще минуту.
Тем временем Станевич подожгла последнее письмо и растоптала пепел.
– Ну, вот и все, – улыбнулась она, глядя на Веру. – Ой, что это с вами? Вы, кажется, побледнели?
– Гадина, – с ненавистью бросила ей девушка.
– А вот здесь вы не правы, – спокойно парировала выпад Веры Станевич. – Будь вы на моем месте, вы бы поступили точно так же. Но… нам пора уезжать, любезнейшая Вера Михайловна. Мы с моим товарищем и так уже слишком злоупотребили гостеприимством вашего дома. Что же касается вас, – достала она из ридикюля небольшой флакон с какой-то желтоватой жидкостью, – то ради собственной безопасности мы вынуждены предложить вам вот это.
Станевич вынула пробку и слегка взболтала жидкость во флаконе.
– Это морфий. Вы его выпьете и уснете. Очень, очень крепко. И никакой доктор уже не сможет разбудить вас. Поверьте, это не личная месть, хотя мне очень не нравилось, что вы относились ко мне недружелюбно с самой первой нашей встречи. Впрочем, вас можно понять: с моим появлением в вашем доме внимание вашего кузена, которого вы, несомненно, любите, переключилось на меня, и я тем самым стала вашим личным врагом. Ревность… – вздохнула Станевич. – Обычная женская ревность.
– Нам пора, Матильда, – подал голос Прохор. – Заканчивай.
– Да, ты прав, мой верный товарищ, – с наигранной печалью в голосе сказала Станевич и поднесла флакон с морфием к губам Веры. – Открывай рот! Пей!
– Нет, – замотала головой Вера, стиснув зубы.
– Нет? Ты смеешь противиться? Тогда мы заставим тебя выпить это силой!
С этими словами она крепко ухватила Веру за подбородок, а Прохор вдавил плечи девушки в спинку скамейки. В тот же миг он был сбит с ног налетевшим на него приставом, а отставной штабс-ротмистр, схватив запястья Матильды, зажал их, как в тисках. Пытавшегося было сопротивляться Прохора Обличайло успокоил двумя ударами, после которых тот затих и дал связать себя загодя припасенной приставом веревкой.
– Все кончено, господа революционэры, – сказал Артемий Платонович, вырвав у Матильды флакон с морфием. – Ваша игра проиграна.
– Ошибаетесь, господин Аристов, – сверкнула глазами Матильда. – Мы выполнили наше задание, и теперь вашим жандармам никогда не добраться до наших товарищей. Письма, которые могли бы им стоить жизни или свободы, уничтожены.
Она громко засмеялась, нагло и дерзко глядя прямо в глаза Артемия Платоновича.
– Вы смеетесь, – вкрадчиво усмехнулся Аристов, почти с жалостью отвечая на взгляд Матильды. – А вы ведь знаете, что у нас есть пословица, что хорошо смеется тот, кто смеется последним.
С этими словами он вынул из кармана сюртука фотографические снимки уничтоженных писем и показал их Станевич. Через мгновение она зарычала раненым зверем, а затем с силой, которой Аристов от нее никак не ожидал, вырвала из его рук флакон с морфием и, прежде чем он смог помешать этому, выпила все его содержимое.
– Ты выиграл, но тебе не победить меня, – прошептала она и упала замертво.
Все на мгновение остолбенели. Наконец Аристов наклонился над Матильдой и пощупал ее пульс.
– Мертва, – глухо констатировал он.
Какое-то время они молча стояли над телом Станевич, пока не услышали какой-то странный тоненький плач. Аристов и Обличайло переглянулись и с удивлением уставились на Прохора. Здоровый высоченный мужик плакал в голос, по-детски шмыгая носом, и по его щекам текли частые крупные слезы.
– Поздравляю! Поздравляю вас, господин Аристов. – Лаппо-Сторожевский улыбался и даже поднялся с кресел, чтобы его похвала была более значимой. – Признаться, я даже не надеялся, что вы так быстро раскрутите это дело. А оно вон каким оказалось: политическим, да еще особой государственной важности. Вы, несомненно, заслуживаете награды. Я лично через господина губернатора буду ходатайствовать о предоставлении вас к ордену.
– Я не Сенька, чтобы домогаться награды, – тихо, чтобы слышал один Обличайло, сказал Артемий Платонович. Максим Станиславович, не удержавшись, хмыкнул.
– Что вы сказали? – спросил Лаппо-Сторожевский.
– Я сказал, господин полицмейстер, что мы старались не из-за наград, – ответил Артемий Платонович и уже официальным тоном добавил: – Хотя, конечно же, орден – это приятно. Хочу отметить неоценимое участие в этом деле господина Обличайло. Лучшего напарника нельзя было и представить.
– Учту, учту все вами сказанное, господин Аристов, – заверил отставного штабс-ротмистра полицмейстер. – Ну а каковы ваши дальнейшие планы?
– Поеду домой, в Средневолжск, – просто ответил Артемий Платонович. – Устал!
Вечером того же дня он сел на пароход акционерного общества «Кавказ и Меркурий» и через две ночи был в Средневолжске. К своему изумлению, сходя с парохода, Артемий Платонович увидел выходящего из соседней каюты молодого барона Дагера. Они сухо раскланялись и молча пошли по коридору к выходу, сохраняя меж собой почтительное расстояние. Михаил Андреевич был смур и, верно, так же как и Аристов, весь путь безвыходно провел в своей каюте. Разница была лишь в том, что Артемий Платонович неотрывно читал своего любимого Монтеня, а Мишель так же неотрывно предавался унынию и печали. Было очевидным, что он не на шутку увлекся Лжепетровской и известие о ее истинной сути и о ее гибели повергло его в крайнюю меланхолию. Он безоговорочно принял предложение отца поехать к дяде в Средневолжск искать там места, а кроме того, его погнало из дома и чувство своей вины перед Верой.
