расплывается липкий жар. Успеваю только заорать:
— Беги! — а потом поворачиваюсь на спину — медленно, нестерпимо медленно, время стало вязким, как патока, секунды растягиваются до звона в ушах, до тошноты. Все так медленно, что левую руку успеваю перенести на клинок — сверкающее лезвие опускается мне на голову. Время вязкое, но камни от этого мягче не стали, затылком врезаюсь в них, чувствую, как руки обмякли, в глазах — багровые круги пляшут. Вот, кажется, и хана…
И тут Ринге поворачивается к кому-то. Там же Ильмира! Приподнимаюсь, опершись о камень левым локтем, с хриплым, птичьим каким-то воплем бью мечом, зажатым в правой — слепо и бестолково. Меч останавливается в чем-то твердо-упругом. Есть! Я его достал! И тут обрушивается тьма.
Но я в сознании. В боку бешено пульсирует боль, под спиной мокро и липко, кровью пропитался весь плащ. Чувствую рядом обнаженное тело Ильмиры — холодное, трясущееся в ознобе, в правой до сих пор сжимаю рукоять Хельмберта, на клинке — свежая кровь. Глаза сразу заливает ледяным потом. Ильмира? Только этого еще не хватало! Откидываю плащ, давясь дыханием из-за раны. Нет, не ранена… Уже легче… Но ее трясет все сильней. Ч-черт, она ж в Запределье до сих пор! Вытаскивать, срочно!
— Ильмира? Ильмира!! — трясу ее, заходясь от боли, тело мое, кажется, превратилось в какую-то бешеную карусель, и ось вращения все в том же правом боку. Как-то походя отмечаю, что это, наверно, от потери крови…
— Ильмира!
Никакого результата. Что делать? На помощь звать? Не услышат… От бессилия слезы на глаза наворачиваются. Сейчас ее там оставить — верная гибель. Сбегать за подмогой — как? С дырочкой в правом боку… Помнится, в углу была кадка с водой.
Превозмогая бешеную качку, скидываю ноги с топчана. До воды — всего полдесятка шагов. Пошел!
На некоторое время теряю способность соображать и видеть что-либо, кроме разноцветных огней перед глазами, потом выясняется, что я валяюсь ничком на полу. Поднимаюсь кое-как на четвереньки, хрипя тихие и бессильные ругательства. Нет, до воды не добраться — эта мысль становится вдруг острой и холодной, как скальпель. Да ведь потом еще и обратно добираться… Воды нет, что же есть? Озираюсь беспомощно. только б не вырубиться! Скамья, стол, какие-то ящики на полу, очаг с тлеющими пока углями… Вот оно!
Помогая себе яростным матом, тянусь к очагу, сжимаю правой тлеющую головню. Руку, кажется, насквозь прожгло… Сипя от боли (голоса уже не осталось), поворачиваюсь к топчану. Лишь бы не выпустить. Сил на то, чтоб поднять, уже не хватит. Прижимаю тлеющий уголь к обнаженному белому плечу. Кажется, уже вечность держу его. неужто опоздал? Воздух со свистом входит в легкие, обжигает глотку, рука, на которую я оперся, предательски дрожит. И тут Ильмира пронзительно вскрикивает и садится, дико озираясь.
Роняю на пол головню, потом валюсь сам, прижав локоть к ране, рука болит так, что ничего уже больше не чувствую. Горелым мясом тянет. С каким-то вялым, тупым удивлением вижу вдруг, как дверь хижины валится внутрь. На пороге — Эрик, пушка наготове:
— Где он? — оглядывает хижину, потом, оценив обстановку, подскакивает ко мне, опускается на колени:
— Ничего себе! Где это тебя угораздило? Ладно, помалкивай, потом расскажешь, — он быстро разматывает бинт из поясной сумки. — Смахивает все это на удар мечом.
— Так и есть… Да тише ты, мясник!
Краем глаза вижу, что Ильмира уже пришла в себя и прикрылась плащом. Эрик, что-то колдуя над моим боком, едва заметно кивает на нее, потом на Хельмберт на полу. Клинок и правда в крови, мне не померещилось. Я так же незаметно покачиваю головой, сипло шепчу:
— Ринге.
— Так он был все же здесь?
Опять мотаю головой. Эрик хмурится, явно пытаясь что-то сообразить, произносит:
— Легко ты отделался, парень. Пара ребер сломана, грамм двадцать мяса и поллитра крови. До свадьбы заживет, — а потом вдруг начинает принюхиваться. — Вы что тут — еще и ужинали?
— Рука…
— Давай сюда, — он заканчивает с моим боком, разжимает мне правую ладонь и присвистывает. — А вот это уже хуже. Мечом ты, по-моему, не скоро пользоваться сможешь. Ты как это?
Вместо ответа указываю подбородком на очаг, на головню, кратко поясняю:
— Мог не успеть.
Эрик, копаясь в сумке, ворчит:
— Герой кверху дырой. Сцевола фиговый. Не помрешь ты своей смертью… Ильмира, у тебя что? Травмы, повреждения, ушибы?
— Все в порядке, — отвечает она слабым голосом. Эрик с сомнением хмыкает, потом начинает поливать мою руку из баллончика чем-то, от чего идет приятный холодок, принимается бинтовать. И тут вваливается Этелред, дышит, как табун загнанных лошадей:
— Так… Я думал, они делом занимаются…
— Мы были в дальнем Запределье, отец.
Эрик недоуменно хмурится:
— Так это тебе там так вкачали?
— Значит, вы нашли его, — медленно произносит Этелред, я киваю. Боль никуда не ушла, но съежилась и притихла. Дергаю за рукав закончившего перевязку Эрика:
— Гони сигарету, палач. И если есть — выпить.
Эрик с улыбкой указал Этелреду на меня:
— Хамит. Похоже, будет жить. Ладно, держи. Акт чистого альтруизма, — он вставил мне в зубы сигарету, поднес огня, отстегнул от пояса флягу.
Я глотнул раз, другой, чувствуя, как вниз покатилось тепло, отер ладонью горлышко, передал фляжку Ильмире:
— Пей.
— Да я не… — попыталась отвертеться она, я грозно рыкнул:
— Пей, кому сказано!
Она послушно хлебнула, закашлялась. Да, для нее крепковато, наверно… Я наставительно заметил:
— Ничего, это полезно. Знаю по опыту.
— А валяться нагишом на полу тоже полезно? — Эрик попытался говорить тоном сурового доктора. — Кровищи из тебя выхлестало — как из барана. Ладно, анестезию пока я тебе дал, так что уснуть сможешь. Только лучше займись этим побыстрей.
Этелред пробурчал под нос что-то неодобрительное, потом уставился на меня:
— Так чем там у вас кончилось?
— Чем-чем… — проворчал я. — Пинков навешали, вот чем. А подробности завтра, я уже готов.
— Ладно, пошли, — Эрик принялся мягко выпроваживать Этелреда. — Дверь я не закрываю, ладно?
— Как же, закроешь ее сейчас…
— Я в детстве по боевикам прикалывался.
— А вот курева оставь. И фляжку тоже.
— На твоем месте…
— Оставайся на своем.
— Если выжрешь весь литр, я в тебе еще четыре таких дырки сотворю.
— Да нет, я чисто в целях анестезии.
— Погубит меня благородство, — предрек Эрик, выкладывая на пол сигареты, зажигалку и фляжку. — Ладно, марш под одеяло… пациент.
Эрик наконец убрался. Я, опершись левой рукой о край топчана, кое-как взгромоздился на него, боль тут же вывернулась из смягчающего чехла, заставив меня зажмуриться. Ну, поквитался б я с этим Ринге. не
